Книга Цена Победы в рублях - Максим Кустов

27 декабря. По улицам ездят подводы и собирают по домам мертвецов. Их складывают в противовоздушные щели. Говорят, что вся дорога до Гатчины с обеих сторон уложена трупами. Это несчастные собрали свое последнее барахлишко и пошли менять на еду По дороге, кто из них присел отдохнуть, тот уже не встал… Обезумевшие от голода старики из дома инвалидов написали официальную просьбу на имя командующего военными силами нашего участка и какими-то путями эту просьбу переслали ему. А в ней значилось: «Просим разрешения употреблять в пищу умерших в нашем доме стариков». Комендант просто ума лишился. Этих стариков и старух эвакуировали в тыл. Один из переводчиков, эмигрант, проживший все время эмиграции в Берлине, разъяснил нам… что эта эвакуация закончится общей могилой в Гатчине».[176]

Это не описание происходящего в блокированном Ленинграде. Это выдержки из дневника все той же Осиповой, находящейся на оккупированной территории. Советской пропагандой написанное ею никак не назовешь — настроена она была яростно антисоветски, сотрудничала с немцами. Все объясняется особенностями этого региона. Ни Санкт-Петербургская губерния, ни Ленинградская область никогда не славились изобилием продовольствия. Здесь просто невозможно было прокормить население без подвоза продуктов извне. Отсюда и разница в ценах на хлеб — 250 рублей за килограмм в Киеве и 800–1000 рублей под Ленинградом.

Вошь ценою в двести рублей

Существуют свидетельства о том, что рубль имел хождение даже в немецких лагерях для советских военнопленных. И что только рублем не измерялось

Поразительную подробность быта советских пленных описал Анатолий Семенович Хоняк: «В Виннице, как только прибыли на станцию, нам дали поесть заварную муку Клейстер. Сладкая. Это как слабительное. У всех начался понос. И массовая смертность пошла. Посреди этого лагеря бульдозером выкапывали траншею, потом в траншею скидывали трупы, пока она не наполнится, потом закрывали. Все раздетые, голые лежат — смотришь, вырезан кусок тела. Даже людей ели. Костры разводили. Десять рублей стоила ложка супа. Варили человечину. Возможно, и я ее ел. Яму зароют — другую выроют. Что-то страшное: Лежишь на нарах — справа мертвый, слева мертвый, никаких эмоций, как будто так и должно было быть».[177]

За последние десятилетия бесконечного обличения «жестокости» красноармейцев в Германии 1945 года у нас как-то стали забывать, что перед этим творили немцы в СССР и о том, что у идущих «вперед, на Запад» советских солдат, что называется, «вопросы накопились». Очень много вопросов.

Но в таких воистину нечеловеческих условиях среди пленных шла… азартная игра, или беговые состязания, если это можно так назвать: «Появилось много вшей. Даже на бровях по 5–6 штук сидело. Играли со вшами. Положит пятачок и на него в центр свою вошь. Чья быстрее с пятака сбежит — тот выиграл. Играли на деньги. Потом самых быстрых вшей продавали. Ходит такой: «Беговая вошь! Кому беговую вошь?» За нее дают 100–200 рублей. При обилии вшей продавали вошь за деньги».[178]

На первый взгляд это кажется странным: отдавать двести рублей, т. е. двадцать ложек супа, ложек жизни, за быстроногую вошь. Но ведь она могла окупить себя и принести победителю лишние ложки супа. Можно себе представить эти состязания, ставкой в которых были человеческие жизни, измеряемые ложками супа ценой в 10 рублей…

Анатолию Семеновичу удалось бежать и попасть к партизанам, у которых он воевал пулеметчиком. Была возможность сквитаться с немцами и их пособниками за пережитое. Анатолий Хоняк ее использовал сполна.

А после войны он встретил… одного из своих охранников. По воспоминаниям Анатолия Семеновича, среди лагерной охраны «были и наши полицейские. Был даже с нашей деревни мой одноклассник. Случайно встретились с ним в Виннице. Даже когда мы были детьми, он отличался. Его не любили, и не случайно. Говорит: «Я уже присягу принял, помогу и тебе пробиться в полицаи». — «Нет, в полицию я не пойду. Если можешь, принеси кусочек хлеба». — «Нет, хлеб носить запрещено».

Я круглый сирота, родители рано умерли, я их не помню. Рос у бабушки с дедушкой. Окончил среднюю школу; они все сделали, чтобы я стал на ноги. Попросил только сообщить на Родину что меня видел, чтобы меня не ждали. Я не рассчитывал остаться в живых. Кстати, он остался живым, приезжал и просил меня не выдавать, что я его видел. Но я не мог скрывать. Он окончил педучилище. После войны работал в школе у нас на родине учителем. Однажды меня пригласили в Комитет госбезопасности. Я его пожалел, скрыл, подумал: «Молодой, может, ошибся». Протокол подписал. Приехал домой — не могу уснуть: «А может, он людей расстреливал? Может, за ним кровавый след тянется?» Утром встал и пошел: «Знаете, я сказал неправду». Потом его арестовали. Он где-то сидел, но остался живой. Единственное пятно на нашей деревне. Из нашей деревни никто не служил в полиции».[179]

Вот только далеко не все деревни могли бы этим похвастаться. Немецких пособников, увы, и в селах, и в городах хватало. Разумеется, предателям, служившим немцам, платили. Причем зачастую в советских рублях.

Иудины рубли

Известны даже немецкие расценки на предательство: «Кто своим сообщением поможет поймать или уничтожить членов любой банды, бродяг, саботажников или пленных-беглецов, получит либо 1000 рублей вознаграждения, либо право первенства в получении продовольственных продуктов, либо право на надел его землей или увеличение его приусадебного участка», — обещали немецкие власти.[180]Как можно заметить, в серьезных делах немцы предлагали вознаграждение, имеющее реальную ценность (рубли или продукты), а не свою оккупационную псевдовалюту. Видимо, сами сознавали ее сомнительную ценность.

Надо отметить, что особо баловать подонков, желающих заработать на ловле саботажников или беглых пленных, немцы не собирались. Пятьсот сигарет в розницу или четыре килограмма хлеба, или пять стаканов соли можно было купить на иудины деньги. Масла или сала приобрести вообще можно было ничтожное количество.

Разумеется, как и в советском тылу, цены на оккупированных территориях в различных регионах складывались свои и могли очень сильно различаться. В том числе — и цены на предательство. Например, партизан Леонид Исаакович Окунь в воспоминаниях привел цену, которую в Белоруссии немцы обещали заплатить за выдачу еврея, бежавшего из гетто, — пуд муки или корову.[181]

Кажется чрезвычайно странным такой выбор — даже самый далекий от реалий деревенской жизни человек легко сообразит, что корова представляет большую ценность, чем пуд муки. Может быть, дело было в том, что обладание коровой в ту пору было слишком рискованным — ее легко могли реквизировать немецкие военные, полицаи или просто украсть изголодавшиеся соседи? К тому же куда девать и как прокормить корову в городе, если предатель был горожанином? А пуд муки надежно спрятать было значительно легче. Существовала и другая цена.