Книга Лица - Джоанна Кингсли

— У твоего обожателя странный вкус, — заметил Бернард, пока Росс заводил мотор.

— Почему вы не любите Вандергриффов? — резко в ответ спросила Жени.

— Не люблю? Это совсем не то. Мы просто разные люди.

Они проезжали по школьному городку. Девушка обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на знакомые здания, деревья и кустарники, исчезающие за спиной. Она ясно помнила, как в первый раз приехала сюда с Россом. Помнила свои страхи, первую встречу с мисс Виллмотт, ужасную девочку, которая показала ей ее общежитие. Тогда ее английский был еще убогим, она чувствовала себя несчастной и не имела друзей. В первую неделю в школе ей казалось все равно, жить или умереть.

Все изменила Лекс. Изогнув шею, Жени бросила назад последний взгляд и от расставания со школой ощутила лишь легкую грусть. Оно было самым легким из всех, которые ей пришлось пережить. Может быть, размышляла она, теперь уже глядя вперед, это оттого, что, расставаясь на этот раз, она успела что-то завершить. После заключительных экзаменов Жени чувствовала, что стоит перед новой ступенькой в жизни, и в последние дни в школе ощущала спад.

Новая ступенька. Редклифф — четыре года в колледже, если она останется в Америке.

— Бернард?

— Что, девочка?

Она посмотрела на него и заколебалась. Жени знала, что он и дальше будет ее поддерживать, обеспечит всем, что ей необходимо, даст любой материальный предмет, который она пожелает — а за деньги можно купить самое утонченное образование.

— Вы мой опекун. Почему вы им стали?

— Что ты имеешь в виду?

— Почему вы согласились стать моим опекуном?

— Твой отец попросил меня об этом, — быстро ответил американец.

— Только поэтому? Он попросил заботиться обо мне до конца моих дней, и вы согласились?

— Не до конца твоих дней. Ты не хуже моего знаешь, что мы считали его ссылку временной.

— Знаю, — нетерпеливо произнесла она, все еще подыскивая слова, чтобы сформулировать вопрос, дремавший в ней целых два года. — Но я пытаюсь понять, почему вы это сделали?

— Я тебе уже сказал, — его голос сделался ледяным.

— Помню. Потому что он вас попросил, — в тон Бернарду проговорила она. — И это все? Вы не получили чего-нибудь взамен?

— Довольно, Жени! Ты становишься утомительной, дорогая. Сегодняшние похвалы вскружили тебе голову. Ты знаешь все, что нужно.

— Вы хотите сказать, что мне положено знать.

— Я сказал, довольно!

Жени испугала собственная напористость и незнакомая раньше интуиция, появившаяся вдруг. Она поняла, что не в силах сформулировать вопрос или боится получить на него ответ.

За месяц до Жениных выпускных экзаменов Бернард наконец стал обладателем самой ценной в мире иконы — Киевской Богоматери.

Икона прибыла с небольшой щербинкой на левой щеке — результат неправильной транспортировки или грубого обращения. Бернард нашел ее очаровательной: маленький изъян, полученный в трудной дороге, выглядел меткой любви, сделанной специально для него.

Бернарда переполняла радость, и каждый вечер он летел из конторы домой, чтобы в уединении закрытой библиотеки снять с Богородицы покров. Красивая и молодая, цветущая в ожидании сына. Черные глаза, не похожие на глаза других Богородиц, не склонялись долу, а смотрели прямо на него, а губы, готовые вот-вот сложиться в улыбку, как будто двигались, пока он ее разглядывал. Иногда она выглядела безмятежной, но чаще словно насмехалась над ним за все его дела, компании, манипуляции властью — ничтожным по сравнению с тем, что даст миру рождение ее сына.

Она стала его личной святыней, и он боготворил ее не как будущую мать Господа, но как свою госпожу, заглядывающую в глубину его души, подтрунивающую над ним, заигрывающую и поощряющую в ее познавании. Она была его, а он — ее: обладатель, он был в то же время и собственностью. Ничто другое в его коллекции не приносило Бернарду подобного наслаждения.

Американец понимал, что Жени стала инструментом, с помощью которого он раздобыл икону, и у него вновь проснулся к ней интерес. Он решил посвящать ей больше времени, восполнить свое отсутствие в прошлые годы, окатить потоком милости. Ее упорство, неблагодарность, как он понимал, которую Жени проявила по дороге из Аш-Виллмотта, обескуражили Бернарда. Но на следующий день, решив проявить великодушие, он подал за обедом ей стул. Не улыбнувшись, Жени села на него движением, полным грации — почти царственным. Она очаровательна, подумал Бернард. Не только ее чувственные глаза и поток золотистых волос, как у Приснодевы. Подвигая за обедом ей стул, он заметил, что она формируется, превращается из девочки в женщину.

За последние месяцы, с Рождества, она выросла почти на два дюйма, полные груди стали помехой в соревнованиях по плаванию, одежда внезапно стала мала.

После обеда Бернард велел Соне отвести Жени за покупками.

— Приобретите полный гардероб, — распорядился он. — И обязательно выберите несколько сногсшибательных вечерних платьев. Этим летом я часто собираюсь выводить ее в люди и хочу, чтобы все видели, как я вознагражден за мое опекунство.

Покупки отняли несколько дней — приобретали все: от нижнего белья до шелкового переливающегося жемчугом плаща. Примеряя ту или иную вещь, Жени не могла отделаться от ощущения, что это игра. Перед Соней и продавщицей она набрасывала на себя шелка, муслин, шифон и чувствовала, что это одежда других людей — людей из другой жизни. Она вспомнила о Лекс, стиснутой требованиями и перспективами своего социального положения, подумала о себе, о своем поступлении в сентябре в Редклифф и вступлении на путь, который в итоге приведет ее в медицинскую школу и поведет дальше.

И все же одежда покорила Жени, особенно одно длинное платье, по цвету гармонировавшее с ее волосами. Платье было от Трижера: диагональный вырез оставлял открытым одно плечо, золотое шитье с жемчужинами почти не составляло рисунка и казалось сияющей паутиной. Слишком взрослое и мудреное для нее, запротестовала Соня, но Жени стала настаивать, и когда на следующий день его доставили к ней, тут же надела и стала крутиться перед зеркалом. Глаза ее лучились, кожа зарделась от удовольствия. Она заявила Соне, что не видела лучше платья на свете, и не могла дождаться, чтобы Бернард вывел ее в свет.

Они выходили на ужины, приемы, бенефисы и всевозможные открытия. Три или четыре вечера в неделю Жени оставалась дома с Соней, а остальные проводила со своим попечителем, сопровождая его в качестве эксперта.

Днем она работала в «Русском антиквариате», фешенебельном магазине на Пятой авеню — продавала драгоценности, произведения искусства и всякую ценную мелочь. Магазин располагался всего в нескольких ярдах от того места, где она жила. Ее приняли на работу, несмотря на отсутствие опыта, из-за внешности и знания языка: многие клиенты говорили по-русски — еще дореволюционные эмигранты, преуспевшие в Америке.