Книга Свадьба Аманды - Дженни Колган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне все равно, — дрожащим голосом объявила я. Официант подумал, что я обращаюсь к нему, и шагнул ко мне, но тотчас подался обратно. — Я верю во всю эту чушь. Хорошо, пусть не во всю. Но во что-то — верю. В то, что можно по-настоящему кого-то любить. Да, так. И… и я думаю, ты проиграешь. Потому что ты отхватила такого чудесного парня, как Фрейзер, а на самом деле тебе наплевать на него, ты только и мечтаешь, что об этом чертовом замке (видела я его, кстати, так вот, это куча дерьма) да еще об этом долбаном титуле, и ты представления не имеешь, что заполучила и какой счастливой Фрейзер мог бы тебя сделать. Так что ты проиграешь!
Я повернулась и направилась к выходу из ресторана. Сообразив, что не захватила сумочку, я с достоинством свернула в туалет, и там, тяжело дыша, уставилась в тускло освещенное зеркало. Горло будто сдавило.
Какого черта я натворила? Если я хотела затеять войну с Амандой, это следовало сделать очень давно. И кого, вообще говоря, я защищала? Но если Фрейзер и шел на это с открытыми глазами (в чем я сомневалась), то с Энгусом дела явно обстояли иначе.
Фран ворвалась в дамскую комнату следом за мной с двумя бокалами шампанского в руках. Она была в полном восторге.
— Ну и лицо у нее было! Что тебя вдруг разобрало?
Я уронила голову на руки.
— Не знаю.
— Ты на нее наехала!
— Да. И теперь не пойму почему!
— Она сама напрашивалась, — решительно заявила Фран.
— Ни на что она не напрашивалась! Может, она даже была права и это лучший способ вступать в брак. Найди парня, с которым поладишь, и плюйте друг на друга следующие полсотни лет!
— Что ж, я слышала причины и поглупее.
— Например?
— Знаешь моего брата Брендана?
— Да.
— Он женился потому, что все время терял носки.
— Иди ты. — Я искоса посмотрела на Фран.
— Это правда. Он постоянно терял носки и в один прекрасный день сказал себе: «Все, я сыт по горло пропавшими носками. Женюсь на первой встречной женщине, если только она умеет считать носки». И женился.
— И как теперь поживают его носки?
— Ужасно, она развелась с ним, потому что Брендан — сексист, который только о своих носках и говорит.
Я хихикнула:
— Маньяк носочный.
— Законченный.
Мы улыбнулись, отпили по глотку, и мне полегчало. Этому немало способствовал и интерьер — туалеты здесь были элегантнее моего жилища.
— Так… гм… — Я вертела в руках бокал.
— Что я собираюсь делать с Энгусом?
— Телепатка хренова!
Фран ухмыльнулась:
— Думаю, рано или поздно он объявится.
— Мне казалось, что он уже объявился, — заметила я.
— Запала на него?
— Нет.
— Врунья.
— Да пошла ты!
— Все-таки я тебе настоятельно советую послать куда подальше мистера Тревельяна и заняться приземистым, но очаровательным мистером Маккональдом. Я тогда была бы самой счастливой из ныне живущих подруг. Ладно, чтобы успокоить твою душу — он позвонил мне, чтобы извиниться.
— Извиниться? За что?
— За то, что не собирался мне звонить. Я на это сказала, что все в порядке и ничего не имею против.
Стоп.
— Нет-нет, погоди. Я не въехала. Он позвонил и сказал, что не собирается звонить?
— Да. Так что если я ошиваюсь у телефона в ожидании звонка, то могу бросить это дело и заняться чем-то полезным. Но я у телефона не ошивалась. Поэтому мы мирно поболтали и распрощались. Весьма цивилизованный финал для случайной ночи, я бы сказала.
— Странно как-то. То ли это он очень вежливый, то ли это приговор нашему упадочническому обществу.
Фран поправляла макияж перед зеркалом, и я присоединилась к ней, все еще теряясь в раздумьях.
— Что собираешься делать? — поинтересовалась она.
Я поморщилась:
— О господи. Извиниться перед Амандой, надо полагать. У меня шарики за ролики заехали. Они там, наверное, от смеха описались.
— Единственный способ заставить их смеяться — это сказать, что Антея Тернер прибавила в весе двадцать кило. Хочешь остаться?
Я задумалась.
— А моя речь записалась?
— Если все работает, то да.
— Тогда, пожалуй, оставаться незачем.
— Действительно.
Я с тоской подумала о тележке с десертами и пудингом.
— Пудинг не только тут есть, — утешила Фран.
Я хлопнула ее по плечу.
— Будет ли пудинг всегда, Фран? — вопросила я с мрачной серьезностью.
— Пудинг будет всегда, Мел. Это я тебе обещаю.
Я набрала в грудь побольше воздуха и вышла в зал. Девицы сбились в кучку и, судя по всему, шушукались о нас, позабыв про свои неаппетитные салаты. Наши основные блюда держал наготове преданный официант.
Я подошла и для поддержки ухватилась за спинку стула.
— Извини, — обратилась я к Аманде со всей искренностью, на какую была способна.
— О-о, не бери в голову! — отозвалась она, жестом приглашая меня сесть. Я благодарно улыбнулась. — Ты ведь у нас такая инфантильная, верно, дорогулечка? Я и не ожидала, что это у тебя пройдет, хотя все мы, по идее, уже должны бы вырасти!
И она залилась своим патентованным смехом. Я увидела, как ощерилась Фран.
— А теперь еще шампанского всем! Я настаиваю!
— Да-да-да! — заголосили девицы.
Официант подал нам с Фран наши блюда, и мы занялись едой, предоставив блондинкам обсуждать автомобили их дружков. Неожиданно по залу прошелестел взволнованный шепоток. Оторвавшись от тарелки, я обернулась, чтобы посмотреть, в чем дело. Вдоль столов шла одна из самых красивых девушек, каких мне доводилось видеть, — высокая, отблески света играют на волосах цвета чистого золота. На ней был элегантный наряд из струящейся светлой материи, и казалось, будто она плывет, а не идет. Соотношение ног и остального туловища можно было оценить как два к одному.
— Вот так я хочу выглядеть, когда вырасту, — шепотом сообщила я Фран, и та энергично закивала. За девушкой шел великолепный, нет, потрясающий парень в дорогом — но не показушном — костюме. Парень казался смутно знакомым.
Аманда вскочила, изобразив на лице такое радушие, какое мы нечасто у нее видели.
— Лили! Дорогуля! — заверещала она светским голоском. Это была самая выразительная «дорогуля», которую мне доводилось слышать в ее исполнении. — Сюда!
Лебяжья шея Лили слегка изогнулась, и она скользнула взглядом по нашей немногочисленной компании. Свободные места заняли какие-то говорливые парни из Сити. На мне взгляд Лили не задержался: похоже, я не дотягивала до того барьера, после которого люди становятся видимыми.