Книга Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева

— Нет. За всю мою жизнь я влюбилась только один раз.

Я вложила в свои слова всю любовь, на которую способна. Лешка слабо улыбнулся. Он вздохнул глубоко и облегченно, покрепче обхватил мои колени, потерся о них щекой и закрыл глаза. Я сидела, глядя на проступающий в предрассветных сумерках сад, поглаживала его плечи и ни о чем не думала.

Мне требовалась передышка перед принятием решения, и я использовала ее полностью. Свитер отсырел от холодного ночного воздуха, меня пробирал озноб, но я продолжала сидеть, слушая посапывание любимого, наслаждаясь тяжестью и теплом его сонного тела, и не хотела ничего другого.

Лешка спал недолго. Внезапно он дернулся и поднял голову. Я увидела испуганное и встревоженное, совсем детское лицо с припухшими влажными глазами.

— Что, Лешенька?

— Аль, как мама?

— Я не знаю. Никто не выходил.

— Мне надо идти туда.

— Да, иди. Леш, я буду у себя, хорошо?

— Хорошо, хорошо…

Он уходил, уже не слыша меня, полный тревоги за мать, отстраненный, чужой. Самый близкий и дорогой.

Не знаю, почему я не поднялась к себе в комнату, как обещала, а потащилась за Лешкой. Мы еще не дошли до двери на веранду, как она вдруг распахнулась, оглушив нас взрывом громких голосов. Я остановилась в растерянности, пытаясь определить характер звуков. Лешка же, наоборот, рванулся в дверь и столкнулся с вылетевшим навстречу Петровым. От столкновения Лешка отлетел к стене.

Петров ликующе потрясал зажатым в кулаке мобильником. Не обращая внимания на Лешку, с трудом восстанавливающего равновесие, сыщик подбежал ко мне, обхватил длинными руками поперек туловища и, приподняв над полом, пару раз обернул вокруг своей оси. Поставив меня на пол, не отпустил, продолжая держать в тесных объятиях. Я была ему искренне за это благодарна, поскольку от вращения моя гудящая от бессонной ночи, как колокол, голова совсем испортилась.

Итак, Петров крепко держал меня и счастливо улыбался. Я выравнивалась, стараясь встать крепко и прямо, и таращилась на него в полной «непонятке». Лешка приблизился и ревниво подергал меня, по обыкновению забирая из чужих рук. Вся сцена длилась считанные секунды, через мгновение я поняла, что звуки, доносящиеся из кухни, не враждебны, а совсем наоборот, и решила, что мое место там.

Я начала вырываться, отдирая от себя руки обоих парней. Парни с тупым упорством цеплялись за меня. Возня напоминала зарождающуюся драку, а вся ситуация — встречу старых друзей на пороге родного дурдома. При этом Петров еще назойливо что-то верещал.

Потеряв надежду обрести свободу, я перестала дергаться и сосредоточилась на доносимой Петровым информации. Усвоив услышанное, я, в свою очередь, дико заверещала и повисла на шее Петрова, целуя его небритые щеки и отбиваясь от Лешки, который настойчиво выковыривал меня из объятий мента.

Чудного, хорошего, самого лучшего в мире мента. А Петров жарко отвечал на мои поцелуи и повторял:

— Никто не убивал! Никто не убивал!

Петров и Гришаня продолжали биться с двумя оставшимися подозреваемыми. Дамы не молчали и, казалось, ничего не скрывали. Наоборот, обе были предельно откровенны. От их откровений у видавших виды ментов горели уши, но разгадка тайны убийства секс-символа семидесятых оставалась недосягаема.

Собеседники вышли на очередной круг переговоров, когда заверещал мобильник в кармане Петрова. Детективы переглянулись, догадываясь, кто звонит, и Петров доложился по форме в трубку. Предчувствие не обмануло, он услышал голос командира:

— Сворачивайте лавочку и гоните на базу.

— А как же?..

— Отбой. Несчастный случай.

— Как это?

— По заключению медиков. Сердце Глебова находилось в таком состоянии, что если бы он не умер вчера, то умер бы завтра.

— А рана на голове?

— Царапина, не угрожающая жизни. К тому же посмертная.

— Его чего, мертвого по голове стукнули?

— Опомнись. Тебя самого-то сегодня не били? Падая, Градов толкнул секретер, с него упала статуэтка, да так удачно, точнехонько в висок. Прямая видимость классического варианта преднамеренного убийства подручными средствами. Но не убийство. И даже не несчастный случай. Смерть в результате естественных причин.

* * *

В кухне довольный Гришаня собирал бумаги. Он подмигнул мне и широко улыбнулся. Лешка подошел к матери. Она подняла на него глаза:

— Лешик, а папа умер, — тихо сказала она.

Теперь, когда вся шелуха вокруг смерти мужа отпала, Мария Алексеевна получила возможность предаться самому естественному в данной ситуации чувству и горевала по мужу. Горевала искренне и глубоко, без аффектации и лишних слез. Лешка сел рядом и обнял ее. Она положила ладонь на грудь сына:

— Это такое счастье, что его не убили. Папа бы ни за что не захотел, чтобы из-за него сломалась еще чья-то жизнь.

— Даже убийцы? — спросил Лешка, глядя на мать. Как-то очень хорошо он на нее глядел: нежно и дружески.

— Даже убийцы. Папа всегда во всем винил только себя, а других оправдывал. Он бы и убийце нашел оправдание. Папа был очень совестливый. Поэтому так рано износилось его сердце.

Она не плакала. Слезы текли по ее лицу, но она не плакала. Плакала Таня. Тоненько, жалобно, безутешно, словно больной ребенок. Я подошла к ней, села рядом. Мне хотелось приласкать ее, прижать к себе. Мы с ней находились в одинаковом положении. Наша потеря была такой же великой, как у Истоминых. Но мы были лишены их права на открытую скорбь. Градов никогда не принадлежал ни одной из нас, хотя мы обе думали, что принадлежит.

Я не осмелилась дотронуться до Тани. Мы ведь не были подружками. Таня, однако, настолько нуждалась в участии, что даже мое молчаливое сочувствие расценила как дружескую поддержку. Она привалилась ко мне и, когда я обняла ее, тоже обхватила меня дрожащими руками и уткнулась мокрым лицом в мою шею.

Как же она плакала! Мария Алексеевна оторвалась от Лешки и посмотрела на нас. В ее непримиримом взгляде что-то менялось, словно Мария Алексеевна обретала новые знания о жизни. Изменилось и выражение лица. Мария Алексеевна больше не казалась претенциозной и богемной, сейчас она выглядела мудрой, доброй, достойной. Да-да, именно так, достойной. Старшей для всех. Она протянула к нам руку и позвала:

— Танечка…

Таня вздрогнула от зова, медленно оторвала от меня лицо и непонимающе взглянула на Истомину. Уже через секунду девушка сорвалась с места и упала на колени перед хозяйкой, спрятав лицо у нее на груди.

Я чувствовала себя усталой и растерянной. Теперь, когда дознание закончилось, наш «коллектив» распался, стало ясно, что я чужая — не принадлежу этому дому. Этой семье. Петров несколько раз покосился в мою сторону, потом пошептался с Гришаней и подошел: