Книга Свободная любовь. Очарование греха - Якоб Вассерман

— Смесь Парижа с немецкой провинцией. Вообще, я знаю многих женщин, но меньше всего они похожи на героинь романов.

— Вы такой хороший знаток слабого пола?

— Да, я был знаком с сотнями женщин… кроме той, которая могла бы составить мое счастье.

— А Вероника и другие героини? Вы так жизненно их изобразили. Разве они не могли бы…

— Вы забываете, что они лишь застывшие мечты, абсолютное ничто.

— Но какое наслаждение из ничего создавать целый мир! Творить, быть может, для бессмертия. Это слово для меня точно звук колокола.

— Не говорите этого. Что значит бессмертие? Самое долгое бессмертие продолжается пять тысяч лет. А остальные тысячи биллионов? И притом, «после нас хоть потоп»! Не хотите ли лучше немножко прогуляться? Погода чудесная. Если устанете, возьмем коляску.

Рената согласилась. Улицы были залиты ярким солнцем и выглядели празднично. Они сейчас же взяли коляску и отправились в Нимфенбургский парк. Красивые дорожки заманчиво извивались, приглашая вдаль; по тихим прудам плавали лебеди, фасад замка сверкал белым мрамором. Рената оперлась на руку Гудштикера, и они долго шли молча. Наконец Гудш-тикер спросил:

— Как, собственно, вы себе представляете вашу будущую жизнь?

Ренате вдруг показалось, что перед ней разорвали пополам занавес, за которым не было ничего, кроме второго непроницаемого занавеса. Как она представляет себе свою жизнь?.. Анна Ксиландер вместе с сундуками прислала сто пятьдесят марок, оставшиеся от капитала Ренаты. Больше у нее ничего нет. Вопрос Гуд-штикера показался ей неделикатным; лицо девушки нервно передернулось, она покачала головой, высвободила руку и закусила губу. Гудштикер не мог понять, что за оплошность он совершил, и продолжал говорить в прежней задушевной манере. Давно уже ни одно человеческое существо не было ему так симпатично, как Рената. Он еще не дал себе ясного отчета в своем чувстве; он только заметил, что раньше, просыпаясь утром, испытывал страстное желание вновь погрузиться в нирвану сна, не сознавать окружающего, не иметь необходимости вновь воспринимать давно потерявшие вкус впечатления. Теперь все изменилось.

Рената молчала, сохраняя прежнее выражение лица, но внутри чувствовала убаюкивающую теплоту. Они стояли в конце парка, у забора, за которым расстилались луга. Невдалеке журчал по камням ручей; на старом дереве стучал дятел; заходящее солнце бросало розовый отблеск на все предметы. Рената прислонилась лбом к столбу забора, и вдруг горячие слезы одна за другой закапали из ее глаз на траву, и она никак не могла сдержать их. Колени ее задрожали, и ей было очень досадно, что в присутствии чужого человека она представала такой жалкой и беспомощной.

Гудштикер взял ее руку и нежно погладил ее. Слабая улыбка появилась на губах Ренаты; не отнимая руки, она молча глядела на пылающий закат.

XIII

1

Тучи над головой Ренатой начали сгущаться.

Вечером, после возвращения из Нимфенбургского парка, Гудштикер должен был уехать на неделю в Нюрнберг по делу о каком-то наследстве. Рената одна вернулась домой в грязную, плохо освещенную мастерскую Швиндштрассе. Угрюмо выглядели высокие мрачные дома, и почти в каждом окне светилась убогая лампа; у ворот стояли, лениво переговариваясь, плохо одетые люди; с криком бегали взад и вперед оборванные дети. По тротуарам ходили женщины, покидавшие дома только с заходом солнца и возвращавшиеся на рассвете. Когда Рената поднималась по бесконечным ступеням темной лестницы, ее охватила невыразимая тоска по безвозвратно канувшим в вечность минутам, только что пережитым там, в освещенном последними лучами солнца парке.

Добравшись наконец до своей комнаты, она первым делом распахнула окно, потому что воздух был невыносимо спертым, потом сняла корсет, бессильно упала на кушетку и долго лежала без единой мысли в голове. Башмаки давили ей ноги, но она была не в силах приподняться и снять их. Раньше их снимал Вандерер, считавший это своей священной обязанностью.

Она забыла запереть входную дверь и встала, чтобы сделать это. Потом зажгла лампу, переоделась и принялась штопать платье. Ангелус подошел к ней, ласкаясь. Рената почувствовала голод, вспомнила, что ничего не ела вечером, принесла хлеба и яблок и принялась за еду. Потом легла в постель и долго лежала с открытыми глазами.

На следующий день она долго не вставала, чувствуя усталость во всем теле. Наконец одиночество стало невыносимым, и ее потянуло на улицу.

— Пойдем гулять, Ангелус, моя славная собака.

На лестнице ей встретился почтальон и подал письмо от Гудштикера. Это были всего несколько сентиментальных строк, которые он прислал ей из Нюрнберга.

Рената медленно направлялась к Людвигштрассе. Послеобеденные часы лежали перед ней, точно длинная дорога, а за ними еще вечер и ночь. Одиночество казалось невыносимым, и сердце сжималось при мысли, что оно может продлиться целые месяцы и годы.

Вдруг Ренате пришло в голову, что она может зайти к Елене Брозам. «Хорошо бы рассказать ей все», — подумала она, но, очутившись в знакомой квартире, в кресле напротив Елены, сама удивилась, зачем она сюда попала и как могла подумать, что может говорить по душам с этим маленьким сухарем.

Все предметы были в том же порядке, как и несколько месяцев тому назад. По-прежнему лежала на столе книга Гудштикера с дарственной надписью автора, очевидно для того, чтобы друзья и знакомые видели, какие знаменитые люди водят знакомство с хозяевами. Слова светились сквозь переплет книги, точно написанные огненными буквами: «Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты, поймет всю глубину страданий, пережитых в цепях земли».

Фрау Елена была так холодна и сдержанна, что Рената невольно, точно испуганный ребенок, стала говорить тише.

— Что поделывает господин Гудштикер? Как он поживает? — с презрительной усмешкой спросила Елена. — Вы, кажется, близко познакомились с ним, ездите вместе на прогулки?

— Вот как? Разве уже и это всем известно? — с наивным удивлением спросила Рената.

— Все известно, — сухо ответила Елена, и лоб ее покраснел, — все! А вам бы следовало особенно остерегаться, именно вам, Рената!

— Именно мне?..

Елена вскочила и схватилась руками за голову.

— Эта жизнь опротивела мне до смерти! — хрипло вырвалось у нее.

В эту минуту послышался скрип сапог доктора, и Елена с удивительной быстротой снова приняла спокойный вид. Увидев Ренату, доктор был, видимо, поражен, высоко поднял брови, затем сделал короткий и надменный поклон и стал ходить взад и вперед по комнате. Рената хотела встать и уйти, но сидела как прикованная под ледяным взором доктора, который вскоре подошел к ней и остановился в почтительной позе.

— Сударыня, — кротко заговорил он и скрестил на груди руки, — я веду жизнь, которая строго контролируется обществом, и должен, к сожалению, следить за тем, чтобы в моем доме не бывали личности, скомпрометировавшие себя своим образом жизни или знакомством с людьми опозоренными. То и другое я должен поставить вам на вид…