Книга Хищная книга - Мариус Брилл

— Я мою посуду на кухне, — раздался нетерпеливый призыв. Мистер О’Шейник помнил, как в 1972 году пришел в четверг вечером с работы, точнее, он заставлял себя помнить. Тогда миссис О’Шейник только что прочитала в первом номере журнала «Космополис» статью «Как удержать мужа». Там было сказано, что нужно сексуально раскрепоститься, надеть возбуждающий экзотический наряд и вместе с мужем дать волю своим эротическим фантазиям. Откуда ей было знать, что уже в следующем номере появится статья «Как найти себе мужа получше», а вскоре и статья «Кому вообще нужны мужья», тем более догадаться, что три этих дежурных заголовка будут появляться по очереди на протяжении следующих двадцати лет. По молчаливому уговору миссис О’Шейник терпела его «причуды» — собачьи ошейники и плетки — вечером в воскресенье. И все-таки не было недели, когда выполнение супружеских обязанностей в четверг не вызывало бы у мистера О’Шейника животный ужас.

Мистер О’Шейник тащился по прихожей. Конечно, существуют всякие там бейсбольные кепочки, но в приличном обществе они неуместны. В тот незабываемый четверг 1972 года миссис О’Шейник приветствовала его на кухне обнаженными ягодицами, по-юношески гладкими и упругими, подрагивающими чуть ниже подола крошечной черной юбки, так как посуду она мыла в наряде «французской горничной». Ее вытянутые напряженные ноги, прямые и стройные, слегка расставленные наподобие циркуля и упирающиеся в пол высокими каблуками черных туфель, ритмично подавались вверх и вниз в такт движениям рук миссис О’Шейник, которая не уставала надраивать керамическую миску стальной щеткой; и вид этих соблазнительно посверкивающих крепких ляжек вызвал у мистера О’Шейника такой выброс сексуального адреналина, что это стало сюрпризом для самой миссис О’Шейник, окончательно взмыленной вместе с остатками своей эротической спецодежды.

Но за двадцать лет еженедельных повторов сюрприз может несколько потускнеть. Двадцать лет — макароны и геморрой, воскресные пикники и дети, чесотка и целлюлит, а наряд горничной, ветшая, успел смениться десятки раз в калейдоскопе разнообразных оттенков черного — и все это наполняло мистера О’Шейника ползучим ужасом перед возвращением домой по четвергам. Уже проходя мимо шкафа на лестнице, он захромал от одной мысли о виде двух давно расплывшихся, мучнисто-белых, изрытых оспинами, варикозных окороков, угрожающе раскачивающихся в такт мытью грязной посуды. Со вздохом открывая дверь кухни, мистер О’Шейник поражался про себя, что береты с помпоном носили только тогда, когда шел снег.

* * *

Даже обо мне. В тот момент Миранда забыла даже обо мне. Впрочем, и я тоже не исчез. Не знаю, был ли это первый случай, когда я отсутствовал в ее мыслях, но в этот раз мне было намного больнее, а самое обидное — что вытеснил всех нас Фердинанд, который вызывал у меня растущую неприязнь. Мне пришлось болтаться в ее сумочке и слушать, как они переходят на омерзительно дружескую ногу.

Такси остановилось у его дома в Бейсуотере, и Фердинанд попросил таксиста подождать их, тем самым тактично развеяв любые опасения, которые мог внушать Миранде визит на лежбище незнакомого холостяка. Это он, а не я, назвал свои апартаменты «лежбищем холостяка», когда приглашал ее войти. Как-то старомодно и напыщенно — «холостяк». Думаю, это определенно что-то говорит о нем. «Добро пожаловать ко мне, — сказал он, — вот оно, это лежбище холостяка». А меня передернуло от бархатной слащавости этого человека, если не правильнее будет называть его «котом», потому что на морского котика на лежбище он все-таки не похож. По-моему, его слова прозвучали бы правдоподобнее, если бы он носил черную водолазку, вельветовые брюки дудочкой, курил смятую цигарку «Житан» и, для полноты картины, к месту и не к месту цитировал вирши битников.

И квартира его не выглядела ни как «лежбище» в любом значении этого слова, понятном рядовому хиппи, ни как пристанище «холостяка» в любом доступном для обычного неженатого мужчины смысле. Где фенечки и амулеты, где крутые постеры, где разбросанные по полу пустые пакеты и бутылки? Где заплесневевшие куски недоеденной пиццы, где завалы грязных носков, увенчанные чашками со странным настоем из чайных пакетиков и табачных окурков? Где «мужские изделия», где скомканные салфетки, где прожженные сигаретами дыры на софе?

Это было лежбище холостяка из «Сумеречной зоны», обитель призраков в мире четвертого измерения, какую вам удастся увидеть только в мистических фильмах. Жилище, которое указывало, что принадлежит богатому мужчине, не уточняя, что он за человек. Выдержанная в черно-белой гамме обстановка заставляла вспомнить знаменитую «модель Т»[13]Генри Форда, у которой кузов «может быть любого цвета, если этот цвет — черный». Сотни оттенков черного, чуточку серого, обилие стекла и хрома. Стены, напоминающие своим серо-стальным цветом борт крейсера, были испещрены абстрактными изображениями неопределенного цвета и смысла. Безукоризненной чистотой сиял и единственный признак жизни, если можно его так назвать, — номер «Файненшлт таймс» с острым как бритва, словно проутюженным сгибом, аккуратно сложенный на уголке стеклянного кофейного столика. Нет, это не было лежбище холостяка. Конспиративная квартира военной разведки, предназначенная для секретных переговоров и совещаний, обставленная не хватающими с неба звезд декораторами из «Сикрет сервис», — вот так правильней. Да-да, они существуют, и хотя название их должности звучит для военно-разведывательного мачо не бог весть как, но они-то именуют себя «инженерами камуфляжа» и пытаются забыть, что их сочли слишком серыми, слишком бескрылыми, слишком заурядными для службы в спецподразделениях ВВС. Думаю, об этом уже можно рассказать, не создавая угрозы для национальной безопасности.

Даже Ультра выглядел несколько смущенным из-за такой хирургической стерильности.

— Извините за беспорядок, — попытался как можно ироничнее сказать он.

Просто смешно.

— Слишком усердная домработница, — продолжал он, но Миранда застыла в разочарованном изумлении. Ни одна вещь здесь не выглядела так, будто бы к ней вообще хоть кто-то прикасался.

— Наверное, вы ей переплачиваете, — откликнулась она, проводя пальцем по черному мрамору буфетной полки, где пыли было не больше, чем снега на Таити.

— Хотите выпить? — спросил Фердинанд, озираясь и мучительно вспоминая, где тут кухня.

— Пожалуй, мне бы надо, вы же помните, переодеться. В этом пальто становится слишком жарко.

— Да-да, конечно. Моя спальня вон там, — он неопределенно помахал рукой, указав как минимум на три двери, — не стесняйтесь, возьмите из гардероба все, что захотите.

Миранду это еще больше огорчило. Если он не задумываясь подпускает ее к своей спальне и гардеробу, явно он не прячет там свои скелеты. Очевидно, он с большим хитроумием бережет свои тайны, или, еще того хуже, у него их просто нет. К чему же они придут, если из двоих только ей одной хочется скрывать все в своей нынешней и прошлой жизни и за все, что было, оправдываться? Забавно, он не остановил ее, когда она вместо двери в спальню открыла стенной шкаф, где стеной были сложены стерильно чистые спортивные костюмы и кроссовки; стена эта рухнула, точно Берлинская.