Книга Обратная перспектива - Гарри Гордон

Дама хохотала и рассказывала, что муж её — представляешь? — вчера ушёл в рейс, и сын её — представляешь? — ушёл вместе с отцом.

Двое бомжей безучастно покачивались на приступке.

Проснулся Плющ на деревянном топчане, в коридорчике между залом и кладовкой. Завизжала и стукнула дверь, дохнуло прохладой — это Вика пришла на работу.

— Вы как, дядя Котя? — она присела на край топчана.

— Ещё не знаю, — закашлялся Плющ. — Ты, Вика, извини.

— Что вы, дядя Котя! Вы мне план сделали за три дня, и рекламу — все от вас без ума. Опохмелить? За счёт заведения…

Плющ кое-как умылся в тесном туалете, пригладил волосы и сел за столик. Что мы имеем? Лёгкое головокружение, ломоту в костях, одиннадцать непринятых вызовов в мобильном телефоне. Бедный Лёня. Надо будет как-нибудь хорошо извиниться. Что ещё… Четыре гривны, и это от сотни. Не слабо. Денег нет вообще, только сто долларов в сумке, на отход. Да и пора — делать здесь нечего. А пока — придётся добираться на трамвае. Где взять силы…

— Сколько времени, Вика?

— Без двадцати одиннадцать.

Музей, кажется, с одиннадцати. Надо посетить. Инкогнито. Там, наверное, никого нет.

Там действительно никого не было. Ну что, всё нормально. Небольшой отдельный зал, хороший свет. Стрелка-указатель:

Константин Плющ. Возвращение.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила служительница, — это бесплатно. Известный художник. Наш, одессит. Живёт за рубежом.

— Большое спасибо.

На столике — книга отзывов с привязанным карандашом. О, и запись есть. Одна, правда, да не мудрено — пьянка, наверное, была знатная. Плющ усмехнулся: пьянка, вспомнил он, действительно была знатная.

«Костик, — написано было нервным почерком, — рада, что ты здесь. Вот уж не чаяла увидеться. Почему тебя нет? Позвони мне. Твоя Г.М.» — и чётко выведенный номер телефона.

Если женщина открыто оставляет свой номер, значит, бояться в этой жизни ей уже нечего. Кто такая Г.М.?

Плющ начал перебирать варианты инициалов, но соображалось плохо. Могла бы написать открыто. Что за манера…

С трудом, почти на ощупь, он добрался до трамвая, пытался заплатить, но кондуктор махнула рукой, оглядывалась потом несколько раз.

Переулок, ведущий к даче, затопило совсем. Плющ не стал скакать по камешкам, шёл, не разбирая дороги, держался рукой за шершавый ракушечник стены.

Дверь за собой запирать не стал, сел на табуретку и пытался вспомнить, что нужно сделать… Ага, позвонить Лёне.

Задушевный голос сообщил, что у него недостаточно средств… Как будто он сам не знает. Отыскал карандаш и на обороте голубого билета в Художественный музей написал телефон Снежаны.

Включил обогреватель, забросал одеяло куртками и залез в постель. Его знобило. Он пытался уснуть, но озноб встряхивал его и заставлял думать. Плющ понимал, что думать нельзя никоим образом, от этого может стошнить.

Наконец, трясти стало меньше, кто-то склонился над ним. Это была Г.М. Он пытался разглядеть её как следует, но как только сосредотачивался на фокусе, Г.М. распадалась: слева над ним склонялась Г., справа — М., а посередине зияла дыра…

Глава восьмая

1

Константин Плющ умер в середине ноября.

Жёлтая глина на сельском кладбище под Кимрами была усеяна белыми камешками, на неё, и на чёрные деревья, и на чёрные фигуры падал белый снег. Плотная толпа стояла у могилы.

Карл пробрался вплотную. Окружённый цветами, Плющик выглядел строгим классным руководителем на празднике последнего звонка.

Шелестели по толпе лёгкие пошлости: «мухи не обидел…», «как он всем помогал…», «у нас художника ценят только после смерти…»

Карл пожал локоть Снежаны и выпутался из толпы.

У кладбищенской ограды заплаканный Лелеев одной рукой держал бородатого человека за грудки, а вторую, с тяжёлым кулаком на конце, оттягивал вниз и назад.

— Кончай, князь, — бормотал бородатый. — Ну что ты устраиваешь!..

— Какой, в жопу, князь! — взревел Лелеев. — Я сраный разночинец!

По белому небу летали в разные стороны тёмные снежинки. Небо было такое белое, какое бывает только в стихах.

— Карл Борисович, — окликнули сзади, — подождите.

Зелёный Дедушка ускорил шаг и оказался рядом.

— А вы разве знали Костика? — удивился Карл. — Хотя… наверное, по шахматному клубу?

— Да нет, не по клубу, — улыбнулся Дедушка. — Я с ним в шашки играл. В Чапаева. Давно, правда. Ну что, посоветуемся? Помянем?

Карл затаился в ожидании магической фляги.

— Нет, — сказал Дедушка. — Пойдём в магазин. Что он предпочитал, водку?

Карл огорчился и поплёлся за Дедушкой, как пацан. Вот так всегда — представишь себе что-нибудь чудесное, и всё: на жизненные ситуации влиять уже не можешь, даже на самые пустяковые.

Дедушка шёл быстро, и Карл запыхался.

Как трудно и неприятно быть вторым. Первым — не надо. Не по характеру, да и не по душе. Можно быть пятым, одиннадцатым, сотым. В толпе — пожалуйста, там ты один. Но вторым, ведомым — увольте…

— И долго, Дедушка, мне прикрывать тылы?

Дедушка сбавил шаг и хмыкнул:

— Обыкновенная гордыня. Вульгарис, — он покосился на Карла, — а вы думали, свобода?

— Я думаю, свобода, — упрямо ответил Карл.

Дедушка огляделся:

— Вот что. У магазина как раз автобусная остановка. До Кимр. Поедем ко мне.

Чёрная жижа из-под колёс губила свежий снег по обочинам. Все десять километров автобус ревел, буксовал, исходил серым дымом, катился юзом.

Дедушка ловко выпрыгнул из автобуса и подал Карлу руку, как даме.

— Добить меня хотите? — кисло улыбнулся Карл.

В доме Дедушки был полумрак, лоснился под окошком крашеный пол. Посреди большой комнаты стоял квадратный стол под вязаной скатертью, шёлковый абажур над столом…

Карл вздрогнул: всё как в марсианском детстве.

Дедушка достал из тёмного буфета гранёные лафитники, вынул из пакета бутылку водки и ещё что-то.

— Вот, не обессудьте, пирожки с повидлом. Константин Дмитриевич их любил… Ну, Царствие ему небесное…

— Это всё я, — сказал Карл, надкусив холодный пирожок, осторожно, чтобы повидло не выпало. — Я должен был с ним поехать. Он меня ждал.

— И чем бы вы помогли? Снежана его благополучно привезла. А там — вы бы ему только мешали.

— Не в этом дело. Я побоялся ехать. Выходит, я перевёл стрелки.