Книга Прекрасные неудачники - Леонард Коэн

– Пишши дальшше, – свистит она.

Мэри повернулась ко мне спиной. Шары ее грудей взвизгнули, точно свистки, сигнализирующие об окончании всех работ. Мэри притворяется, что изучает большой коврик, который выткал один из пациентов, загораживая таким образом нашу драгоценную игру. Медленный, как улитка, я просовываю руку ладонью вниз за резинку плотных грубых чулок на задней части бедра. Ткань ее юбки хрустит и прохладна под моими суставами и ногтями, обтянутое чулком бедро теплое, изогнуто, чуть влажно, как буханка свежего белого хлеба.

– Вышше, – свистит она.

Я не спешу. Старый друг, я не спешу. У меня такое чувство, что я буду делать это вечность. Ее ягодицы нетерпеливо сжимаются, будто две боксерские перчатки соприкоснулись перед матчем. Моя рука останавливается, и бедро начинает трястись.

– Сскорее, – свистит она.

Да, судя по напряжению в чулке, я достиг полуострова, слипшегося с подвязками. Я пройду по всему полуострову, жаркая кожа со всех сторон, затем перепрыгну соски пажей. Чулочные нити натягиваются. Я сжимаю пальцы, чтобы раньше времени не вступить в контакт. Мэри дергается, угрожая всему путешествию. Мой указательный палец отыскивает крепления. Они теплые. Маленькая металлическая петля, резиновая пуговица – тепло прямо за ними.

– Прошшу вассс, – свистит она.

Как ангелы на булавочном острие, мои пальцы танцуют на резиновой пуговице. Куда же мне прыгать? К наружной части бедра, тяжелой, теплой, как раковина выброшенной на берег тропической черепахи? Или в топкую грязь посередине? Или летучей мышью присосаться к огромному мягкому свисающему валуну ее правой ягодицы? Над ее белой накрахмаленной юбкой очень мокро. Похоже на ангар, где формируются облака, и дождь идет прямо внутри. Мэри трясет задницей, как свинья-копилка, отдающая золотую монету. Сейчас начнется наводнение. Я выбираю середину.

– Здессссссссь.

Моя рука томится в восхитительном супе. Липкие гейзеры окатывают мое запястье. Магнитный дождь проверяет на прочность часы «Булова»[174]. Она ерзает, устраиваясь поудобнее, затем падает на мой кулак, как сеть для ловли горилл. Я прополз сквозь ее влажные волосы, сжимая их пальцами, как сахарную вату. Теперь вокруг меня артезианское изобилие, сосочные оборки, бесчисленные выпуклые мозги, созвездия слизистых сердечных насосов. Влажные сообщения азбукой Морзе бегут вверх по руке, отдают команды умной моей голове, еще, еще, дремлющие обрывки послания темного мозга, избирайте новых счастливых королей для изнуренных обманщиков разума. Я – тюлень, что гонит волны на огромном электрическом водном празднике, я – вольфрамовый проводок, горящий в морях электролампочки, я – создание пещеры Мэри, я – пена волны Мэри, задница медсестры Мэри жадно хлопает, пока она маневрирует, чтобы дыркой в жопе пропахать кость моей руки, розочка прямой кишки скользит вверх-вниз, как во сне любителя кататься по перилам.

– Хлюп хлёп хлюп хлёп.

Разве мы не счастливы? Мы так шумим, а никто не слышит, но это лишь крошечное чудо посреди всей этой щедрости, как и радужные короны, парящие над каждым черепом – всего лишь крошечное чудо. Мэри смотрит на меня через плечо, ее глаза закатились, белые, как яичная скорлупа, и изумленная улыбка на раскрытых, как у золотой рыбки, губах. В золотом солнечном свете трудотерапии все уверены, что она – мерзкий дух, возлагающий корзинки, керамические пепельницы и бумажники из ремешков на лучистые алтари их идеального здоровья.

Старый друг, можешь преклонить колена, читая это, ибо теперь я нашел сладкое бремя своего доказательства. Я не знал, что должен тебе сказать, а сейчас знаю. Я не знал, что хотел объявить, но теперь уверен. Все мои речи были вступлением к этому, все упражнения – лишь прочисткой горла. Сознаюсь, что мучил тебя, но лишь для того, чтобы ты обратил на это внимание. Сознаюсь, что предавал, но лишь затем, чтобы тронуть за плечо. В поцелуях наших и минетах вот что, древний друг, хотел я прошептать.

Бог жив. Магия в пути. Бог жив. Магия в пути. Бог в пути. Магия жива. Жива – значит, в пути. Магия не умирала никогда. Бога никогда не тошнило. Врало множество бедняков. Врало множество больных. Магия не ослабевала никогда. Магия никогда не пряталась. Магия вечно властвовала. Бог в пути. Бог никогда не умирал. Похороны затянулись, но Бог правил всегда. Число плакальщиков растет, но Магия никогда не бежала. С него сняли покровы, но и обнаженным Бог все-таки жил. Его слова исковеркали, но цвела обнаженная Магия. Весть о смерти его распространяли по миру, но сердце не верило. Изумлялись многие изувеченные. Истекали кровью избитые. Магия не колебалась ни секунды. Магия всегда вела. Скатилось много камней, но Бог не отступил бы. Врало множество распутников. Слушало множество толстопузых. Они предлагали камни, но Магия насыщалась по-прежнему. Они закрыли сундуки, но Бога обслуживали всегда. Магия в пути. Бог властвует. Жив – значит, в пути. Жить – значит, править. Голодало множество слабаков. Преуспело множество сильных. Они хвастались одиночеством, но с ними был Бог. Ни мечтатель в палате, ни капитан на холме. Магия жива. Его смерть прощали по всему миру, но сердце не верило. Законы высекали в мраморе, но защитить людей они не могли. В парламентах возводили алтари, но людьми они не управляли. Полицейские арестовали Магию, и Магия ушла с ними, ибо Магия любит голодных. Но Магия не станет медлить. Она порхает с руки на руку. Она не останется с ними. Магия в пути. Она не приведет к беде. Она отдыхает в пустой ладони. Мечет икру в пустом разуме. Но Магия – не инструмент. Магия – конец. Многие гнали Магию, но Магия оставалась. Врали многие сильные люди. Они лишь проходили сквозь Магию и оказывались на другой стороне. Врали многие слабаки. Они тайно приходили к Богу, и, хотя насыщали его, но не признавались, кто лечил. Перед ними плясали горы, но они говорили, что Бог мертв. С него сняли покровы, но и обнаженным Бог все-таки жил. Вот что хотел я себе прошептать. Вот с чем на уме хотел смеяться. Вот чему должен был служить мой разум, пока он еще служит, но Магия движется сквозь мир, сам разум – Магия, текущая сквозь плоть, сама плоть – Магия, танцующая на часах, и она отмеряет Магическую Длительность Бога.

Старый друг, разве ты не счастлив? Только вы с Эдит одни знали, как долго ждал я этого наставления.

– Черт бы тебя взял, – плюет в меня Мэри Вулнд.

– Что?

– Рука у тебя мягкая. Хватай!

Сколько раз меня должны убить, старый друг? Я, в конце концов, не понимаю таинственности. Я старик, одна моя рука на бумаге, а другая – в сочной пизде, и я ничего не понимаю. Если наставление мое было проповедью, отсохнет ли у меня рука? Разумеется, нет. И не подумает. Я ловлю вранье из воздуха. В меня кидаются враньем. От правды я должен стать сильнее. Молю тебя, дорогой друг, объясни меня, превзойди меня. Я теперь знаю, что я – безнадежный случай. Иди же, научи мир тому, чем я должен был стать.

– Хватай.

Мэри ерзает, и рука возвращается к жизни, как морские папоротники-прародители, превратившиеся в животных. Теперь мягкие локти ее пизды то тут, то там подталкивают меня. Теперь ее анус трется о край моей руки не как прежний розоподобный мечтатель на перилах, но как ластик, стирающий свидетельства из сновидений, а теперь, увы, появляется земное послание.