Книга Дневник плохого года - Джозеф Максвелл Кутзее
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько недель назад я читал лекции в Национальной библиотеке в Канберре. В качестве предисловия я прошелся насчет готовящегося закона о безопасности. Мои слова в искаженном виде были воспроизведены на первой полосе газеты «Острэлиен». Меня процитировали следующим образом (речь шла о моей книге «В ожидании варваров»): «Роман вышел из Южной Африки 1970-х годов; в то время представители службы безопасности врывались в дома, могли «не глядя» [s/c: я употребил выражение «завязать глаза»], надеть наручники безо всяких объяснений, увести человека в неизвестном направлении и сделать с ним всё что угодно». Представители службы безопасности (продолжаю цитировать «Острэлиен») «могли делать, что им заблагорассудится, потому, что на них не было реальной управы, ведь особые постановления законодательства авансом освобождали их от ответственности». Вместо «реальной» следует читать «легальной».
Далее я упомянул — правда, эти слова не процитировали, — что всякого журналиста, написавшего об исчезновении граждан, могли арестовать и обвинить в подрыве государственной безопасности. «В Южной Африке времен апартеида подобные вещи, и еще многое другое, — заключил я, — делались во имя борьбы с террором. Раньше людей, которые придумывали законы, фактически отменяющие правопорядок, я считал нравственными варварами. Теперь я знаю: они были всего лишь первопроходцами, всего лишь опередили свое время».
Мы с Аланом решили друг от друга отдохнуть, ответила она. Вы, наверно, назвали бы это пробным разрывом. Я улетаю в Таунсвилль, поживу пока у мамы. Посмотрю, что буду чувствовать к Алану, когда поостыну, захочется ли мне вернуться. Самолет сегодня днем.
Вот как? сказал К., даже приблизительно не представлявший, что Алан имеет в виду; наверно, вообразил себе типа с пушкой и чулком на голове в темном переулке.
Через два дня в «Острэлиен» появилось письмо редактору: если мне не нравится Австралия, советовал автор письма, почему бы мне не убраться откуда пришел, или, если я предпочитаю Зимбабве, то в Зимбабве.
Конечно, я подозревал, что мои высказывания в библиотеке могут затронуть больную тему, но этот ответ, гневный, нелогичный (кто же предпочтет Зимбабве Южной Африке?), исходящий желчью, практически выбил почву у меня из-под ног. Как же я далек от настоящей жизни! В мире политики, где все норовят друг другу горло перегрызть, на подобное письмо внимания обращают не больше, чем на булавочный укол, а меня оно ошеломило, как удар полицейской дубинкой.
Значит, нам пора прощаться, сказал я. Да.
Но Аня таки вас спасла, сказал Алан. Аня стала на вашу сторону. Он хороший человек, сказала Аня, у него доброе сердце, он хочет помочь угнетенным и притесненным, бессловесным, беззащитным тварям.
В городе Бёрни, штат Тасмания, в номере отеля висит постер: Париж, пятидесятые годы; на улице молодые мужчина и женщина, фотограф Робер Дуано запечатлел в черно-белом их поцелуй. Видимо, молодые люди поддались порыву. Чувства охватили их на полпути: правой рукой женщина не обняла (не успела обнять) мужчину, рука свободна, изгиб локтя обратно пропорционален выпуклости груди.
Их поцелуй — не просто проявление страсти: этим поцелуем возвещает свое присутствие любовь. Зритель постепенно восстанавливает предшествовавшие поцелую события. Молодые люди — студенты. Они вместе провели ночь, свою первую ночь, проснулись в объятиях друг друга. Сейчас они идут на лекции. На тротуаре, в утренней толпе, он вдруг чувствует, что его сердце сейчас разорвется от нежности. И она, она тоже готова подарить ему себя тысячу раз. Вот они и целуются. Ни до прохожих, ни до любопытствующей фотокамеры им дела нет. Отсюда выражение «Париж — город любви». Но такое могло случиться где угодно-и эта ночь любви, и эта нежность через край, и этот поцелуй. Такое могло случиться даже в Бёрни. Такое могло случиться даже в этом вот отеле, и никто, кроме влюбленных, ничего бы не заметил и не запомнил.
Чем же вы займетесь? спросил я. Где будете работать?
Работать? Ну, не знаю. Может, буду пока помогать маме. У нее модельное агентство, начинала как все, а теперь в Северном Квинсленде никто за ней не угонится. Совсем неплохо для девушки с богом забытого Лусона, у которой не было ни связей, ни денег.
Алан, замолчи, сказала я. A Senor'y К. пояснила: Алан перебрал, ему дай волю, он нас обоих в краску вгонит.
Кто выбрал именно этот постер? Хоть я и простая хозяйка гостиницы, я тоже верю в любовь и не обознаюсь, случись мне встретить бога — не так ли следует понимать присутствие постера на стене?
Сердце изнывает именно по любви.
Зато была красота, сказал я. Красота да голова на плечах, наверно, заменили ей и деньги, и связи. Судя по дочке, которую она произвела на свет.
Да, мама у меня красивая. Но куда, в конечном счете, заводит красота?
Она просила, и я внял, сказал Алан. Хоп — вот у нас и кот из мешка высунулся. Я внял ее мольбам и отказался от плана. Да, Хуан, откровенничать так уж откровенничать — это я, я тот безымянный мерзавец, который чуть было вас не обобрал. Но ведь не обобрал же. Благодаря моей девушке, присутствующей здесь. Благодаря моей обожаемой девушке с самой сладкой в мире киской.
За год до самоубийства мой друг Дьюла говорил со мной об эросе, как он понимал его на склоне лет.
В юности, проведенной в Венгрии, Дьюла был настоящим распутником. Однако с возрастом, хотя он и остался столь же восприимчив к женской красоте, потребность крутить романы с женщинами во плоти отошла на задний план. Со стороны казалось, что Дьюла превратился в целомудреннейшего из мужчин.
Такое внешнее целомудрие, говорил Дьюла, стало возможным потому, что он освоил искусство ведения любовной интриги — ведения через все стадии, от увлечения до достижения цели — исключительно в собственном воображении. Как он это делал? Обязательным первым шагом было уловить так называемого «двойника» возлюбленной, уловить и сделать своей собственностью. Над этим двойником он мог затем работать, вдыхать в него жизнь, пока не будет достигнута стадия, на которой Дьюла, по-прежнему в царстве своего воображения, сможет начать заниматься со своим суккубом любовью, в конце концов доведя суккуб до крайней степени восторга; и вся эта история страсти будет разворачиваться без ведома оригинала из плоти и крови. (Однако этот же самый Дьюла заявлял, что нет такой женщины, которая не заметила бы страстного взгляда, на нее брошенного — даже в переполненном помещении, даже если ей не удается определить, от кого взгляд исходит.)
Секунду мы — мы оба — размышляли о том, куда заводит красота.
Что ж, сказал я, если вам понадобится работа редактора, сообщите.
К. молчал. Я молчала. Алан налил себе еще вина.
«У нас в Бейтменс-бей на пляжах и в торговых центрах запрещены видеокамеры, — сказал Дьюла (в Бейтменс-бей он провел последние годы жизни). — Вроде бы с целью защитить детей от агрессивного внимания педофилов. Интересно, каким будет следующий шаг властей? Они что, станут ослеплять всякого, кто достиг определенного возраста? Или заставят нас ходить с завязанными глазами?»
