Книга Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн

— Ричард, что ты тут делаешь, сидя в темноте?

Я с трудом узнал свою жену — и не только потому, что голова у нее была по-крестьянски повязана платком. Она включила верхний свет.

— Марша. Послушай. Это наши старые пластинки на семьдесят восемь оборотов. «Я написал бы предисловие к нашей встрече». Помнишь? Господи! Ничто не стирается. «Так, чтобы мир никогда не забыл». Это еще не все. Вот. «Джонни Уокер». Черный. Эти люди владели молочной фирмой, так? Трезвенники! Спорю на что угодно: это наша бутылка виски.

— Ты бы посмотрел, что они сделали с вашим бассейном. Он освещен, как туристская достопримечательность. Как Голубой грот на Капри.

— Знаешь, когда мы купили дом у Мэри Астор[81], бассейна не было. Его устроили Норман и Лотта. Вырыли на лужайке. Норман только загорал. С помощью рефлектора. На самом деле бассейн был для Лотты. Для Лотты и ее воскресных гостей. Я ведь про них рассказывал? Про Элизабет Тейлор? Про Тони Кёртиса? Все общество «XX век-Фиш» — так его называли. До нашего приезда тут были сплошные лимонные рощи. Квартал за кварталом. Ты слышал их запах, цветущих лимонов. Можно было…

Я замолчал. Марша смотрела на меня, как на незнакомца. По правде говоря, я тоже едва ее узнавал. Естественный порядок вещей перевернулся: мы, живые, растворялись, как призраки; осязаемыми и реальными были только вещи из прошлого: песня, драпировка, лампочки среди хрусталя люстры. Околдованные — вот именно. Обеспокоенные! Озадаченные!

Марша сказала:

— Ты выпил или что? Поднимайся. Нам надо выбросить хлам. И спустить бассейн.

— Посмотри на это. — Я глазами показал на бутылку.

— Ты уже обращал мое внимание на это чудо.

— Неужели?

— Неужели что?

Я решил, что лучше не объяснять. Словно главная улика в очень плохом детективе, уровень виски в бутылке был точно таким, как в тот день, когда мы покинули дом. Вместо объяснения я поднялся с кресла и схватил бутылку. Подолом рубашки протер кромки пыльных стаканов. И налил их доверху.

— За нас. За возобновление. В новом доме.

— Но это же старый дом? — возразила жена.

Кончилась последняя песня. «Кейпхарт» поднял механические руки, будто моля: еще. Я не шевельнулся.

— Что ты теперь слушаешь? — спросила Марша. — Кончились.

Не музыку я надеялся услышать. Плеск воды под руками — не своими и не ныряющего брата, а Лотты в ее бикини сороковых годов и блестящей на солнце резиновой шапочке или же — как по четвергам, в выходной служанки, выходной дворецкого — в чем мать родила. Она как тюлень поворачивалась в воде или голая позировала на плитках — библейская Сусанна, только подглядывали не старцы.

Мы спустили воду из бассейна и на семь лет оставили его сухим. Потом, осенью 1992 года, снова наполнили, чтобы наши дети, усыновленные навахо, учились плавать.

— Большое озеро! — крикнул Майкл, увидев на заднем дворе голубую воду. И сломя голову кинулся к бассейну по недавно подстриженной траве.

— Я тоже! — крикнул Эдуард и, если бы я не поймал его, он прыгнул бы в воду.

Близнецам было три года. Мы привезли их из резервации только сегодня во второй половине дня. Со своими плоскими лицами и черными челками они могли сойти за китайцев. Совет племени настоял на том, чтобы мы прошли воскресный курс подготовки, проведенный в классной комнате, увешанной липучками, на которых мучались мухи. Мы делали записи, Марша и я, о Долгом пути[82]и значении песчаной живописи[83], о жестокости Кита Карсона[84]и рождении человечества от Эсдзанадхи, матери-земли. И вот наши новые сыновья в коричневых курточках, коричневых штанишках по колено и новеньких «найках» очутились на Сан-Ремо-Драйв. Одно я знал точно, без всяких уроков: что их предки прибыли на этот континент задолго до долгого пути моих предков.

— Нет, нет, нет! — пищал Эдуард, которого я крутил в воздухе.

— Меня тоже! — кричал Майкл. — Теперь меня!

— О, Боже мой, — сказала Марша, спускаясь по черной лестнице из кухни. Она успела переодеться из костюма в блузку и свободные брюки и надела шляпу от солнца. На подносе, который она держала в руках, стояли три стакана с лимонадом и один с вином и газированной водой, для нее. — Градусов тридцать пять. Давай пустим их в воду.

— Йе-е-й! — закричали навахо.

Они подбежали к лимонаду, выпили его, зажмурясь и держа стаканы обеими руками. Потом стали раздеваться.

Марша затащила кресло под полосатый тент, кончавшийся на полпути к бассейну и примыкавший к заднему фасаду. Мы познакомились после того, как она истратила на шесть моих абстракций целое небольшое состояние. «Тебя приобрести будет дешевле», — сказала она в ответ на мое предложение руки. Понадобилось долгое время, весь ее первый брак, чтобы убедиться, что она не может иметь детей; понадобилась солидная часть нынешнего, второго, чтобы она перестала носиться с идеей о карьере в торговле недвижимостью и согласилась вместо этого усыновить близнецов.

— Вот так-то лучше, — она показала головой туда, где ее голые коричневые сыновья прыгали возле живой изгороди. — Вот как им нравится.

Я с удивлением увидел, что они не обрезанные. Их пенисы напоминали фиолетовые фиги, которыми они радостно бросали друг в друга.

Я снял туфли и носки, закатал брюки и, стоя на полукруглых ступеньках, спускавшихся в мелкую часть бассейна, крикнул:

— Сюда, ребята! Здесь можно ходить ногами.

Майкл — думаю, Майкл, потому что они были похожи, как два коричневых яйца в коробке или как две горошины в стручке, — не заставил себя упрашивать. Он прибежал вприпрыжку и бултыхнулся в воду. Ушел на дно и тут же выскочил в фонтане брызг.

— Смотрите! — крикнул Эдуард.

К моему ужасу, он спрыгнул там, где глубина была метра два. Но, как и брат, всплыл моментально. Оба, очевидно непотопляемые, стали вопить и брызгаться. Вопили они так громко, что я едва расслышал звонок телефона. Исолина, наша хорошенькая служанка, принесла аппарат на длинном шнуре.

— Мистер Ричард, вас дама.

Марша сказала:

— А, наверное, Лотта. Я обещала ей позвонить, как только приедем с мальчиками.