Книга Черный театр лилипутов - Евгений Коротких

На этой корриде было три зрителя. Двое явно сочувствовали быку, они то успокаивали, то смазывали рога жиром, незаметно его возбуждали и снова обливали холодной минеральной водой.

Но, как ни странно, тореадор после бойни тут же забывал о корриде, получал за избиение червонец и бежал лечить свои раны к веселым знахаркам.

…А бык блаженствовал в стойле…

Единственный сочувствующий тореадору зритель сидел, забившись в угол дивана, и трясся от страха, потому что завтра ему предстояло занять место у столба.

Последний третий день поединка оказался особенно тяжелым для тореадора. Вся арена была забрызгана кровью, столб не выдерживал, стонал от ударов, а тело тореадора представляло сплошную кровавую массу.

— Держите меня! — с пеной у рта рыл под собой землю бык. — Кто тебе сказал, что у нас цирковое представление? — несся он уже во весь опор.

— Но я же ведь для дела рекламирую… — махал плащом из последних сил тореадор.

— Какие у нас летающие лилипуты?! — затрясся столб от страшного удара. — Сколько раз говорить, чтобы ты не смел упоминать о лилипуте во множественном числе! У нас просто лилипутик, который летает без веревочек и ниточек! Меня чуть не разорвали учителя! О каких черных лилипутах ты говорил?

— Я не говорил, что у нас черные лилипуты, — трепыхалось тело.

— Я, что ли, говорил?! Они кричали, что их обманули и что Пухарчук никакой не лилипут! Да и какой он лилипут?! — заорал вне себя бык. — А кто говорил, что у нас единственный в мире черный театр?

— Я этого тоже не говорил! — вопил тореадор.

— Ты… ты не говорил? — остановился от изумления бык, и ему тут же надели в нос кольцо, чтобы он не сошел с ума от такой наглости. — Это… ты… ты не говорил? А-а! Все, теперь все, держите меня! — вырвался и понесся бык к столбу. — Я его сейчас убью! Да у тебя это даже на рекламе написано было!

— Не говорил! — орал тореадор. — Не говорил! А что мне тогда говорить? Если говорить то, что мы показываем, к нам даже дурдомовцы не придут бесплатно смотреть.

— Что? — вскочили тут же двое зрителей. — Что? На наш удивительный, на наш фантастический «Мойдодыр» не придут дурдомовцы? Как ты посмел такое сказать?

— Да, не придут! — орал тореадор. — Что я должен говорить? Что у нас всего один лилипут, который скоро меня перегонит?! Да еще билеты рубль стоят! Кто к нам придет, если я врать не буду?

— За лилипута отвечать буду я! — проревел бык. — Твое дело заинтересовать зрителей и раскидать по классам билеты! На меня собираются писать жалобу в филармонию! Ты знаешь, что я с тобой сделаю?! Да я!… — сорвался бык с места.

Поединок был страшный, потому что для одного закаленного тореадора он заканчивался, а для другого, совсем неопытного, завтра только начинался.

— Урод! — выругался Левшин, когда мы вышли от Закулисного. — Пупок несчастный! Сам бы попробовал билеты по рублю распихать. Подумаешь, поорали на него учителя, тоже мне яйцо! На меня каждый день орет, хоть бы с иглы сорвался, что ли! Я этим только и живу, — вдруг признался Витюшка. — Чтобы можно было его послать куда следует!

Я посмотрел на него, хотел посочувствовать, но Витюшка уже готовился к предстоящему вечеру.

— Левшин, а как же я? Ведь я говорил то же самое.

— Парень, привыкай! — устремился он мимо меня в ванную. — Если б не говорил такое — не сделал бы ни одного концерта. Ты думаешь как? И деньги за заделку получить, и чтобы тебе спасибо сказали? Ты — раб Закулисного, как и все остальные, а не хочешь работать — никто не держит! Только бежать некуда… Вот завтра начнешь бухтеть, что положено, тогда посмотрим, сколько соберешь зрителей. Я-то соберу, мне все равно, просто хотелось как лучше, а вот ты — не знаю…

— Ты что же, гад?! — ворвался я в ванную. Левшин стоял, согнувшись под душем, и мыл голову шампунем.

— Ты ведь знал, что так получится? — закричал я. Теперь Витюшка стоял, не шевелясь, под тугой струей воды и молчал.

— Знал или не знал?

— Знал… — тихо произнес он. — Тебе же легче потом будет работать… сразу за все получишь, а потом привыкнешь, все равно он тебя не прогонит, какой дурак согласится выслушивать каждый вечер такое… только мы с тобой…

— Ты себя за человека считаешь или нет?! — орал я.

— Если ты себя считаешь, то чего так боишься завтрашнего дня? Увольняйся из филармонии…

— Сегодня спать в ванне не буду! — после недолгого раздумья с остатками злости бросил я. — Можешь ночевать со своей крошкой где угодно, но чтобы здесь тебя с ней не было!

— Ну чего ты так? — взмолился он. — Ты же мне друг, она тебя уже и стесняться перестала.

— Мне с тобой больше разговаривать не о чем!

Поздно вечером ко мне пришел Пухарчук. В руках у него была подушка.

— Ты чего это, — удивился я.

— Да… — неопределенно протянул Женек. — Мне, собственно, все равно, где спать…

Чтобы Пухарчук покинул свою комнату, в которой оставались все его безделушки да еще новая подзорная труба? Я долго не мог заснуть, мучаясь над вопросом, как удалось Витюшке уговорить его поменяться на ночь кроватями. Или что-то подарил, или что-то обещал… Но что Витюшка может подарить? Разве только свои долги? Неужели Пухарчук продал свою кровать Левшину на ночь?

— Женек? — спросил я, чувствуя, что он никак не может заснуть на новом месте. — Ты за сколько продал Левшину свою койку?

— Кто тебе сказал? — вскочил тут же Женек.

— Никто! Спи! Я на тебя жаловаться буду в Министерство культуры! Ростовщик проклятый!

Пухарчук тихо улегся и тоскливо заплакал. Я был зол на всех на свете, но мне стало жалко его, а потом себя.

— Женек, — сказал я, — никто мне не говорил, я пошутил. Ну прости…

Пухарчук плакал все сильнее и сильнее.

— А где я денег возьму? — слышалось его неразборчивое плачущее бормотанье. — Елене дай. Закулисный, гад, тоже тянет… всем плати, чтоб не выгнали… все тянут… тянут…

Его маленькое толстенькое тельце дрожало под одеялом, худыми ручками он обхватил свою плешивую, непропорционально большую голову и истерично забил ногами по матрацу.

— Женек! — бросился я к нему. — Ты что там бормочешь? Успокойся!

Слезы катились по его некрасивому, сморщенному от гримасы душевной боли личику.

— Парень, — начал я успокаивать Женька. — Ну, ты чего?

Пухарчук отбрыкивался, я тормошил его все сильнее и сильнее и вскоре почувствовал, что он сопротивляется не в полную силу.

— Могу дать наколочку, — соврал я тогда. — Где приобрести водяной пистолет.

Пухарчук затих, переваривая услышанное; часто захлопал редкими ресницами и вскоре сквозь высыхающие слезы кинул на меня испытывающий лукавый взгляд.