Книга Голливудская трилогия. В 3 книгах. Книга 2. Охотники за удачей - Гарольд Роббинс

И положил трубку.

— Кто это? — спросила Моника.

— Вдова моего отца, — ответил я, направляясь в спальню. — Пакуй вещи, я отвезу тебя на ранчо. Я лечу по делам в Лос-Анджелес.

— Но мы здесь всего пять дней! — воскликнула она. — Ты обещал мне две недели.

— Дело срочное.

— Но что подумают люди, если мы вернемся из свадебного путешествия через пять дней? — спросила она.

— Какое мне дело до того, что они подумают?

— Я не поеду! — объявила она, топнув ногой, и расплакалась.

— Ну так оставайся, — сердито бросил я. — Я пошел за машиной. Если не будешь готова к моему возвращению, еду без тебя!

Что за дела с этими бабами? Стоит постоять пять минут перед священником — и все становится с ног на голову!

До женитьбы — все великолепно. Ты — король! Она прижимается к тебе, дает закурить, трет тебе спину, кормит, подушку поправляет… А как только волшебные слова сказаны, ее приходится умолять. Будь ласковым, будь нежным, соблюдай все правила. Не наваливайся, давай закурить, подавай пальто, открывай двери. А потом еще говори спасибо за то, что она позволила себя трахнуть.

Я подогнал машину к домику и погудел. Моника вышла с чемоданчиком и стала ждать, чтобы я открыл ей дверь. Не дождавшись, открыла сама и с обиженным видом села. И все два часа езды до ранчо с ее лица так и не сошло выражение обиды.

Было уже девять вечера, когда я остановил машину у дома. Как обычно, у двери нас встретил Робер. Вынимая ее чемоданчик, он не выказал ни малейшего удивления от того, что я остался в машине. Повернувшись, он поклонился Монике и сказал, что пойдет приготовит ее комнату.

Когда Моника заговорила, голос ее звенел, как струна:

— Сколько тебя не будет?

Я неопределенно пожал плечами.

— Пока не закончу дело.

А потом я смягчился. Все-таки мы женаты всего пять дней.

— Я постараюсь вернуться побыстрее.

— Можешь не торопиться, — бросила она и ушла, не обернувшись.

Я яростно выругался и поехал на завод, позади которого держал свой старый самолет. Забираясь в кабину, я был еще зол и успокоился только на высоте тысячи метров, взяв курс на Лос-Анджелес.

5

Я посмотрел на папку со сценарием, затем на Рину. Прошедшие годы никак не сказались на ней. Она осталась такой же сильной и стройной, а высокая грудь напоминала скалы на краю каньона, и я знал, что она по-прежнему упруга. Изменились только ее глаза — в них появилась уверенность, которой прежде не было.

— Не привык я читать, — сказал я.

— Так я и подумала, — ответила она, — поэтому договорилась, чтобы тебе прокрутили картину. Нас уже ждут.

— Давно ты здесь?

— Полтора года, с тех пор как вернулась из Европы.

— Жила у Невады?

Рина кивнула.

— Ты с ним спишь?

— Да. — Она не пыталась уйти от ответа. — Мне с ним хорошо.

— А ему с тобой хорошо? — спросил я.

Она не отвела взгляда.

— Надеюсь. Но какое это имеет значение? Тебе же все равно…

— Просто любопытно, — проговорил я, вставая и бросая сценарий на стул. — Мне интересно, что нужно для того, чтобы удержать тебя?

— Ты думаешь не о том, — быстро проговорила она.

— Тогда что? Деньги?

— Нет, — она покачала головой. — Мужчина. Настоящий мужчина. С юнцами у меня никогда не получалось.

— Может, со временем и у меня получится, — сказал я. Она меня задела.

— Ты же пять дней назад женился!

Секунду я смотрел на нее, чувствуя, как меня охватывает привычное возбуждение.

— Пошли, — коротко бросил я. — Я не собираюсь сидеть здесь всю ночь.

Я сидел в затемненной комнате — Рина по одну сторону от меня, Ван Эльстер — по другую. Рина сказала правду. Картина была великолепна, но только благодаря Неваде. Присущая ему внутренняя сила служила стержнем фильма, и оторваться от экрана было невозможно. Я всегда ощущал в нем эту силу, но в фильме она проявлялась особенно ярко. Он появлялся в картине шестнадцатилетним парнишкой, а в конце уезжал в горы двадцатипятилетним мужчиной. И на протяжении всего фильма я ни разу не вспомнил о его настоящем возрасте.

Когда зажгли свет, я откинулся в кресле и закурил, все еще не избавившись от впечатления, которое на меня произвела эта картина. И все же чего-то не хватало. И тут я ощутил это в собственных чреслах. Повернувшись к Ван Эльстеру, я заметил:

— В фильме почти нет женщин, за исключением той «жрицы любви» в Новом Орлеане и дочки преступника.

Ван Эльстер улыбнулся.

— В вестерне есть определенные правила. В частности, это касается женщин.

— Почему?

— Считается, что следует сохранить образ чистого, сильного мужчины. Герой может совершать любое преступление, кроме прелюбодеяния.

Я встал и рассмеялся.

— Простите за вопрос: а почему не добавить голоса так, как вы это сделали с музыкой? Почему надо переснимать все?

— Хотел бы я, чтобы это можно было сделать, — ответил Ван Эльстер. — Но проекционная скорость немого фильма отличается от звукового. Звуковые ленты проецируются со скоростью речи, а немые — гораздо быстрее. Там сюжетом движут титры и эпизоды.

Я кивнул. С технической точки зрения это было понятно. Здесь тоже существовала своя технология, и я ею заинтересовался. Если ее не понять, ничего не получится.

— Поехали ко мне в отель и поговорим об этом подробнее, — предложил я.

Рина встревоженно посмотрела на Ван Эльстера, потом на меня.

— Уже почти четыре часа, — поспешно сказала она. — По-моему, дальше без Невады идти нельзя.

— О’кей, — легко согласился я. — Приведи его ко мне в отель завтра в восемь. Идет?

— Я могу подвезти вас до отеля, мистер Корд, — заинтересованно предложил Ван Эльстер.

Я посмотрел на Рину. Она едва заметно покачала головой.

— Нет, спасибо. Рина подбросит меня по пути домой.

Рина заговорила только тогда, когда машина остановилась перед отелем:

— Ван Эльстер делает карьеру. Он встревожен. Он еще никогда не снимал звуковых лент и хотел бы снять эту картину. Фильм заметный, и если он удастся, то его репутация снова окрепнет.

— Ты хочешь сказать, что его позиция довольно шаткая?

— Как и у всех в Голливуде, начиная с Греты Гарбо. Никто не знает, каким образом звуковое кино отразится на их карьере. Я слышала, что на фонограмме голос Джильберта звучит так плохо, что его больше не хотят снимать.