Книга Фавн на берегу Томи - Станислав Буркин

— Ева? Здравствуйте, Ева! — так же тихо крикнул Бакчаров. — Скажите мне, а ваша сестра сейчас дома?

— Да, — отозвалась веселая гимназистка. — А почему вы не хотите войти?

— Долго объяснять. Ева, мне нужно поговорить с вашей сестрой.

— Сейчас я ее позову, — последний раз отозвалась девушка, и Бакчаров остался наедине с морозом и ослепительным зимним светом.

Она вышла к нему по хрустящему, сверкающему алмазами снегу, в светлых валенках, в расстегнутой на две верхние пуговицы рыжеватой шубке и сбившемся назад белом пуховом платке.

— Здравствуйте, Елисавета Яковлевна, — растянутыми от холода губами поздоровался с ней Дмитрий, и в сердце его защемило.

— Здравствуйте, господин учитель, — холодно поздоровалась девушка, плотно прижимая к щекам воротник шубки, — может быть, вы пройдете. У вас уши красные…

— Нет, я всего на два слова, — переминаясь с ноги на ногу, быстро помотал головой Бакчаров, и воцарилось неловкое молчание.

«Зря отказался», — подумал он. Но решил, что теперь уже несолидно проситься внутрь и нужно немедленно как можно прямее все ей сказать.

— Елисавета Яковлевна, вы были в доме губернатора накануне похорон Марии Сергеевны?

— А зачем вам это? — бросила она таким тоном, что для Бакчарова это должно было означать не что иное, как «не суй нос не в свое дело».

Дмитрий Борисович, чтобы скрыть неловкость, широко улыбнулся, снял фуражку и вытащил из нее платок.

— Это ваш?

— Дайте сюда, — с внезапным гневом выхватила она вещицу и растянула ее на ветру, проверяя, цела ли она. — Откуда у вас моя вещь?

— В день перед похоронами на танцах подобрал, — все еще невольно улыбаясь, брякнул Бакчаров.

— Вы ходите перед похоронами на танцы?

— В дом губернатора, — переминаясь, подтвердил учитель и сам, словно со стороны, увидел, какой он сейчас идиот.

— Никогда без спросу не берите чужих вещей, — словно маленькому мальчику сказала Елисавета учителю и замкнула лицо в непроницаемой строгости.

— Я не брал! — возмутился Бакчаров. — Вы сами мне его уронили…

— Ладно, — перебила его, складывая платок, озабоченно хмурая Елисавета и начала отступать, хрустя валенками по снегу. — Мне пора. Премного благодарна за то, что вернули вещь. Прощайте.

— До свидания, — бессильно промямлил учитель. — Когда я увижу вас вновь?

— Увидитеувидите, — заверила Елисавета. — Только вы, господин учитель, пожалуйста, не приходите сюда больше, — и туго прижимая воротник, прибавила шагу и снежной тропкой побежала в валенках за угол.

— Я могу зайти завтра за вами к цирюльнику? — отчаянно крикнул Бакчаров.

— Ни в коем случае! — последнее, что услышал Бакчаров, прежде чем она скрылась.

И он вновь остался одиноко стоять на ослепительном белом морозе.

— Вот когда ты нужен, тебя никогда нет! — топнул Бакчаров, вспомнив заиндевевшего у магазина Чикольского, и побрел прочь. Он чувствовал себя как никогда одиноко.

Ворвавшись в избу Чикольского, он широким шагом протопал к печи, присел на корточки, сдернул печной затвор, схватил кочергу и стал кидать в топку скомканные листы рукописи. Не успел он сжечь и трех страниц, как ктото набросился на него и повалил на пол. Кочерга выскочила из руки Бакчарова и с лязгом залетела под кухонный стол. Не успев ничего осознать, учитель вступил в борьбу. Под руку попался совок для уборки печной золы, и этим совком Бакчаров наотмашь огрел своего обидчика. Боммм — четко взял ноту «до» совок, Бакчаров выронил чугунный предмет, а следом, как мешок с картошкой, рухнул оглушенный Чикольский.

— Сеня, ты живой? — спустя полминуты, пыхтя, осведомился Бакчаров, боясь даже дотронуться до поэта.

— Простите, я не расслышал, — бодро переспросил Чикольский, резко сев, то и дело кивая вбок головой и ковыряя в ухе мизинцем так, словно туда чтото попало.

— Я говорю, ты живой?

— Кажется, да.

Вечером Бакчаров лежал на горе из влажных пуховиков и подушек, притворялся спящим и размышлял о загадке Елисаветиного платка и пресловутого Ивана Человека. Чикольский лежал на старом диване, закинув одну руку за голову. У его изголовья на столике были заботливо разложены помятые, частично обгоревшие листы спасенной им от огня рукописи. То и дело Чикольский как можно тише вставал, подбрасывал мелко колотые поленья, ковырялся в печи кочергой и нетерпеливо проверял, спит ли еще Бакчаров. Убедившись, что учитель спит, тяжело вздыхал и снова ложился на скрипучий диван. Бакчаров знал, что Чикольский проверяет его сон, но для того и притворялся, чтобы поэт не завел какойнибудь бессмысленный разговор.

Впрочем, Дмитрий Борисович был рад, что в этот смутный час он не один. Однако чем мог помочь учителю его незадачливый сосед? Рассказать ему все означало окончательно превратить избу юродивого рыболова, сгинувшего гдето по пути на Святую землю, в сумасшедший дом. С другой стороны, кто еще способен ему поверить, кроме сумасшедшего? При всем при этом Бакчаров был не уверен, что и Чикольский не начнет тайком над ним посмеиваться. Так Бакчаров и ворочался, зарывался в подушки, не находя себе места, пока не сдался и не начал делиться своими тревогами со своим единственным в этом городе другом.

Он рассказал все так же неоднозначно, как все это открывалось и ему самому. Говорил, что вовсе не уверен в том, что не свихнулся после тяжелой смертельной болезни и вполне возможно, что все, приключившееся с ним, череда досадных совпадений.

— Так что, дорогой мой Сеня, либо я давно сошел с ума, либо они снова меня сегодня одурачили, — закончил он свое долгое и путаное повествование.

— Значит, вы считаете, что музыкант этот — магистр тайного бесовского сообщества? — озабоченно поинтересовался Чикольский с дивана.

— Я ничего не считаю! — почти гневно отозвался Бакчаров. — Я ума не приложу, как это все называть! Мистика? Злодейский сговор? Безумие? Чьито чудовищные шуточки?

— Мистика, сговор, безумие, шуточки… — задумчиво повторил Чикольский. — А как же так получилось, что этот ваш музыкант знал, в какой именно город вы едете?

— А черт его знает! — раздраженно бросил Бакчаров.

— Сговор, безумие, шуточки… — заладил поэт. — Интересно, кто он: английский шпион, бесовский магистр, астролог или индийский колдун? А вы, Дмитрий Борисович, как сами склонны предполагать?

Бакчаров угрюмо помолчал и ответил:

— Уж точно не первое и не последние, да и среднее тоже вряд ли, — ответил он. — Одно скажу: как его тогда в поезде Варшава — Москва увидел, сразу понял, что болтливым чудаком он прикидывается. По глазам увидел, что старик мудрый, как змей, и своим поведением добиться чегото хочет. Я в этом с того дня ни минуты не сомневался. Помню, как в лесу, когда он рядом у костра сидел, меня всю ночь от страха трясло, пошевелиться боялся. Думал, что, как только шевельнусь, он снова власть надо мной возьмет и я безвольно, как одержимый, по его хотению еще чего доброго натворю… А потом, как на следующий день с ним встретился, он снова простой такой, добрый, ласковый даже. Я песни его послушал, успокоился и почти расслабился. А с сегодняшнего дня с этим платком страх снова ко мне вернулся.