Книга Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Марго в искреннем восхищении Северной Пальмирой резко отличалась от многих иностранок и от его сестры Доротеи. Француженки и итальянки здесь хирели и тосковали по более мягкому европейскому климату. Петербург им казался скучным. Доротея рвалась из России, как птичка из клетки. Брак с Христофором Ливеном давал шанс уехать надолго, если не навсегда.

— Я счастлива во Франции и в Англии и несчастна в России.

— Ты можешь быть счастлива где угодно, — резко обрывал сестру Бенкендорф. — Но я не хотел бы, чтобы ее величество догадалась о твоих настроениях. Императрица любит Россию и русских. Это ее родина. И не советую, чтобы Ливен узнал о твоем истинном отношении к стране, которую он представляет на международной арене. Не играй с огнем, Доротея. И не считай окружающих глупее себя. Ливен метит в послы, но твои слова могут ему повредить. Не мне напоминать тебе — ты восемь лет замужем, что Христофор семеновец, был начальником военно-походной канцелярии покойного государя и его военным министром!

— Но мне скучно здесь! Понимаешь? Ску-чно! Я мечтаю, чтобы его поскорее назначили послом!

Однажды Марго устроила домашний спектакль во время примерки костюма Федры. Свою филиппику против бонапартовского режима она произнесла, наряженная в роскошную тунику, обшитую золотистой бахромой. Белое, золотом шитое покрывало оттеняло смуглость лица и высокую прическу, украшенную царской диадемой, сияющей на перевитой повязке. Запястья охватывали тяжелые серебряные браслеты. Марго высока и стройна, и оттого греческий костюм, несмотря на крупные формы, ей очень шел, подчеркивая величественную осанку.

— Я просто счастлива, что ты избавил меня от этой отвратительной дыры — Парижа, где ценят только искусство шагистики, а платят только холуям от литературы и лизоблюдам газетчикам. Императорское золото их развратило, но и они, в свою очередь, развратили императора. В борделях там несчастных женщин заставляют маршировать под музыку, высоко задирая ноги. Это их, видите ли, возбуждает. И потом, так привычнее: будто и не уходили с учебного плаца. Парижане королю отрубили голову, над королевой надругались, навалили гекакомбы трупов и ввергли Европу в бесконечную войну!

— Но я надеюсь, — смеялся Бенкендорф, несколько утомленный критикой современного положения Франции, — что ты счастлива не только из-за перемены климата?!

— И поэтому тоже.

Чаще они выбирали для уединенных прогулок облюбованный Бенкендорфом еще с юности Юсупов сад, разбитый, как говорили, самим Кваренги. По его тенистым аллеям предпочитал гулять и покойный государь, особенно в летнюю пору. Юсупов сад Бенкендорф посещал с аббатом Николя и братьями Орловыми, чьи гувернеры в каникулы брали шефство над Бенкендорфами, лишенными родительской заботы. Сюда приводили подышать свежим воздухом и смольнянок. Он мог повидаться лишний раз с сестрой Доротеей. Словом, Юсупов сад Бенкендорф вспоминал не без приятного волнения. Здесь, на аллеях и в беседках, разворачивался первый бурный роман с прелестной дамой — супругой сенатского чиновника Мадлен К. Тогда он изучил все укромные уголки и заштрихованные листвой гроты. Здесь он увидел будущую свою жену рядом с няней и двумя очаровательными малютками. Сейчас он приводил в знакомые места Марго. Но почему-то ощущение безопасности исчезло, хотя что, в сущности, могло угрожать флигель-адъютанту свиты его величества и адъютанту обер-полицеймейстера столицы?

Антракт в Юсуповом саду

Между тем чутье Бенкендорфа не подводило. В погожие дни Юсупов сад напитывался публикой, фланирующей по Большой Садовой. Необширный и негустой, он привлекал уютом недолгой прогулки, за время которой удавалось познакомиться с красоткой — пусть лишь взглядом. Изящно вырытый прудок в жару давал прохладу. Посередине у разноцветных клумб бил фонтан, выбрасывая вверх трепещущую расплавленным серебром струю, опадавшую потом вниз пляшущим и рассыпчатым водопадом. И Марго полюбила Юсупов сад. До июльской премьеры они там сиживали или прохаживались в толпе чуть ли не каждодневно. Но Бенкендорф обратил внимание на то, что по дороге им попадались одни и те же мужские лица. Кроме того, он два или три раза заметил лошадиную физиономию некоего Жака де Санглена, давнего гражданина Ревеля и усердного посетителя тамошней масонской ложи, носившей название супруги и сестры Осириса. Изида олицетворяла супружескую верность и материнство. Она была матерью Гора, богиней плодородия, воды и ветра, волшебства и, что весьма важно для ревельцев, мореплавания. Кроме того, Изида покровительствовала умершим. Ее изображение — женщины с головой коровы или только с ее рогами — украшало главный зал ложи.

Жак де Санглен еще в девяностых годах XVIII века поступил на службу к генерал-губернатору Ревеля князю Репнину по известной, как тогда выражались — подлой, части. Теперь он, вероятно, в Петербурге. Бенкендорф сталкивался с ним и на Дворцовой площади, когда де Санглен покидал Зимний. Но к кому он приезжал и с какого подъезда проникал внутрь, оставалось секретом. В Юсуповом саду де Санглена нередко сопровождал специфической внешности молодой человек, рыжеватый, по облику — иерусалимский дворянин, но тем не менее до крайности самоуверенный и наглый. Звали его, кажется, Фогель. Бенкендорф совершенно точно знал, что он наружный агент. Завидев де Санглена, Бенкендорф испытывал прилив тревоги, да и как остаться равнодушным, когда на твою даму и тебя смотрят исподтишка с кривой усмешкой. Не лезть же на рожон? Что-то Бенкендорфа останавливало. Если бы не предстоящее свидание с императрицей-матерью и будто бы ненамеренные встречи с де Сангленом и Фогелем, Бенкендорф чувствовал бы себя в раю, как в былые — доалександровские — времена.

Однажды теплым августовским утром 1800 года после завтрака Бенкендорф сопровождал в Юсупов сад государя Павла Петровича на моцион. Сад был почти пуст. Публика, когда приезжал грозный монарх, старалась незаметно раствориться. Никому не удавалось предугадать, что придет государю в голову. Строгий взор серых навыкате глаз, необходимость неукоснительного исполнения предписаний генерал-губернатора фон дер Палена, что́ должно совершать подданному при виде государя; мелкая небрежность в туалете, любая вольность — круглая шляпа, шарф яркой расцветки, дорогие пряжки на туфлях, прическа à la Робеспьер — все, решительно все могло вызвать вспышку страшного гнева. Никому не хотелось навлекать на себя несчастье. Одни няни с детьми продолжали сидеть на скамейках, надеясь, что взгляд государя на них не задержится. Няня не гувернантка, ей надо опасаться лишь пожарных и будошников. К няне офицер не пристанет. У самого поворота к фонтану Бенкендорф увидел скромно одетую женщину без особых примет, держащую на руках ребенка в картузике и пелерине. Длинный цветной козырек затенял лицо. Государь, который проходил мимо, беседуя с Бенкендорфом, вдруг резко повернулся на каблуках и посмотрел на ребенка взором, который мог бы усмирить анаконду.

— Чей?! — спросил громко государь, отмерив два шага к скамейке. — Отчего не кланяешься и дитю дурной пример подаешь — не приучаешь здороваться с императором?!

Няня вмиг сомлела и повалилась на колени. Бенкендорф хотел ее поддержать, но не успел, лишь ребенок очутился в руках. Государь потянулся и сдернул картузик с головы малыша.