Книга Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович

II

Тот, кто замуровывал окна

В камере при всем желании нельзя было сделать более нескольких шагов вдоль и немного меньше, чем несколько, поперек.

Соседом Богдана по камере был человек с умными руками и тощим взглядом. Несмотря на эту, вторую, особенность, имя его было более чем изобильно – Видосав.

– Потому что я, еще учеником, очень много смотрел, – представляясь, добавил он вместо фамилии объяснение этого несоответствия. – Такое у меня было ремесло, что зрение исхудало. Следователь предлагал мне сделку. Тем не менее я отказался сменить несоразмерное мне теперь имя.

– Что, какая-то особенная профессия? – спросил Богдан, ему показалось, что Видосав хочет угостить его богатым разговором. – Какой-нибудь наблюдатель? Может, тебе приходилось смотреть на что-то мрачное? Или же ты пристально всматривался в самые мелкие междустрочья в газетах?

– А ты, парень? – Ответа не последовало. – Говоришь, что попал сюда потому, что что-то случайно заметил? Я уже много лет не слышал ничего столь наивного!

– Разве приговор на шесть месяцев – это мало?! – обиженно ответил Богдан.

– Нет. Но не следовало бы тебе понапрасну тратить время и столь же долго оставаться в заблуждении. Ты, парень, не преступал Закона. Единственный существующий закон – это Закон природы, и ты поступил правильно, в точном соответствии с ним. Осужден же ты потому, что нарушил людские правила! Просто так смотреть нельзя! Это или неприлично, или, как кто-нибудь скажет, примитивно, но в любом случае очень опасно для Государства. Будь счастлив, что ты не все увидел. В таком случае застрял бы здесь не меньше, чем на год.

– О, теперь я понимаю, ты умел видеть подоплеку вещей, оттого и потерял зрение, да, Видосав? – Богдан снова вернулся к своему любопытству.

– Никакой поэзии. Никаких преувеличений. Я был обычным строителем, – неожиданно сдержанно ответил этот человек, который гнил в заключении уже пять лет. Видимо, в этот момент коварная тюремная влага напала на него в области речи, а может, Видосав смутился перед неожиданно открывшейся возможностью выговориться.

– Ты клал стены?! – Богдан не давал разговору уйти в сторону.

– Что-то вроде того. Скорее, закладывал. А теперь, прости, я должен дальше смотреть на потолок. В противном случае, то есть, если я не поддержу его взглядом, он может упасть мне на голову, – пробормотал Видосав и решительно замолчал.

– Ну, раз так… – Богдану некуда было деваться, и он невольно занялся тем же.

Это продолжалось и все следующие дни. Оба заключенных лишь сухо кивали друг другу или обменивались приветствием. Старший, по шею укрытый огромной бессонницей, главным образом смотрел в одну точку. Когда бессонница становилась невыносимой, он вставал и окунал в стакан с водой отвес, который со всеми предосторожностями прятал в подушке от тюремщиков. Таким способом он готовил напиток и называл его холодным чаем для журчания в горле. Потом, в постели, он самому себе напевал грустную песню, видимо, колыбельную, чтобы хоть ненадолго уснуть. А стоило ему проснуться, он с новой силой принимался поддерживать потолок собственным взглядом. Младшего, как и всех молодых, опасность падения потолка особо не беспокоила. В основном он спал и видел пространные сны, ему хотелось с толком использовать эти шесть месяцев и помочь закончить строительство дома, который в его сне возводили над белым камнем-фундаментом три приемных отца. От предлагаемого чая он всегда отказывался с подчеркнутой учтивостью и скрытым опасением.

Решетка на окне была такой густой, что в узкую камеру едва-едва могло пробраться мягкое утро. Крупные дни полностью оставались снаружи. Только ночам удавалось войти целиком. Однако из-за трудностей с выходом наружу они здесь задерживались на гораздо более длительный срок, чем во внешнем мире.

III

Соломинка света в штукатурке

После двух похожих друг на друга месяцев Богдан испугался, как бы у него не застоялся и весь этот год. Прикинув, чем бы заняться, он решил устроить большую уборку, чтобы хоть чуть-чуть осветить солнцем запущенное время. Поэтому рядом со своим изголовьем он кусочком угля нарисовал на штукатурке маленькое отверстие. Это было не совсем окошко, но оно было открытым. И что еще важнее – без сетки решеток. Наблюдая за ним, его сокамерник насмешливо прищурился:

– Поверь мне, ничего у тебя не выйдет! Я уже пробовал! А уж в чем-чем, в окнах-то я разбираюсь. Я сделал их тысячи. То есть наоборот…

– А я и не думаю, что это настоящее окно! – грубо отрезал Богдан.

– Что же, ты считаешь, что другие окна настоящие?! Ты еще молод и недостаточно повидал в жизни. Настоящих окон нет. Даже если они когда и существовали, то я их все заложил.

– Ты бы все-таки выбрал для рассказа что-нибудь одно. Не ты ли только что сказал, что ты их делал?! – горько возразил Богдан. В тюрьме вши осаждают голову, клопы кусают спину, а постоянная горечь рано или поздно обгрызает речь.

– Разум твой движется только по твердой середине. А большая часть всего на свете одновременно как бы и существует, и не существует. Ты вроде бы смотришь на мир уже двадцать лет, но не заметил, что у нас последовательно заложены кирпичом все окна нынешнего времени. То окно, что смотрит в прошлое (разумеется, славное) или в будущее (пусть далекое, но, конечно же, светлое), распахнуто настежь. В то же время те окна, из которых можно было бы видеть настоящее – хоть ближайшее, хоть удаленное, – заложены кирпичом. А потом аккуратно оштукатурены. А под конец еще и побелены. И в голову не придет, что они здесь когда-то были. Нужно было скрыть истинный смысл. Или хотя бы переиначить все, что указывает на действительный порядок вещей. У других тоже так же или похоже. Разница только в том, насколько ловко прикрыты горизонты. Просто где-то все еще пользуются камнем или кирпичом, а где-то затемненным стеклом, и там люди на основе контуров полагают, что им все ясно…

– Уж не хочешь ли ты сказать… – начал было Богдан, но вопрос его был столь тяжел, что поднять его одним махом оказалось трудно.

– Ничего я не хочу сказать! Меня сюда затем и посадили, чтобы горло срослось и чтобы я не пересказал все, что видел! – Мастер повернулся на другой бок.

– Правильно ли я тебя понял? Неужели может случиться так, что человек всю жизнь от рождения до смерти будет смотреть только в прошлое и будущее? Неужели мы умираем, так и не узнав, каким в действительности было настоящее? – спросил наконец Богдан.

– Дело здесь в интересах, которые обычно называют государственными. А я просто мастер, – ответил Видосав, по-прежнему повернувшись спиной к разговору.

– Значит, ты здесь потому, что слишком много видел? – Богдан хотел узнать все до конца.

– Парень, отвяжись от меня! Каким бы я был каменщиком, если бы не помнил, что было видно из каждого моего окна? Все мое преступление состоит в том, что я начал заделывать их лишь поверхностно. А потом, не имея на это права, снова открывать. Ну, хватит. Болтаю тут с тобой, а на потолок не смотрю, того и глади рухнет на голову. В общем, даже не надейся. Я-то знаю, как это делается. Все тщательно заложено… – Остальные слова соседа растворились в горестно глубоком вздохе.