Книга У вас семь новых сообщений - Стюарт Льюис

– Ну ладно. Значит, ты едешь в Италию. – Ричард жестом просит официанта принести счет. – Придется, правда, потрудиться, чтобы убедить в этом твоего отца.

– Шутишь? За ним должок. Я сумею заставить его согласиться.

– Ну-ну… Девушка, которая знает, чего хочет.

Мы идем домой, и я пытаюсь вспомнить, когда раньше мне было настолько же хорошо. Когда Орландо жил у нас и… в Нью-Мексико.

– Помнишь Санта-Фе? – спрашиваю я.

– Разве это можно забыть?

Мама однажды велела нашему водителю забрать меня из школы прямо посреди уроков и отвезти в аэропорт Тетерборо, где мы встретили ее на частном самолете. Как и в случае с домом на Гудзоне, она не сказала мне, куда мы летим. Я помню, как удивилась тому, что в самолете был холодильник с шестью сортами мороженого. Когда мы прилетели, нас тут же усадили в лимузин, и я смотрела в окно, пока мы ехали по каньону. Земля вокруг нас была темно-красного цвета. Помню, как радовалась тому, что приехала в незнакомое место во время учебы. Я внезапно стала человеком, которому можно завидовать. Не столько тому, что меня забрали из школы, сколько тому, что меня оттуда забрали по важному поводу – и этот повод включал в себя частные самолеты и мороженое.

Утром мы поехали на ранчо, где и проходила фотосессия. Там было пять человек, которые причесывали, и одевали маму, и наносили ей макияж. Хотя я бы скорее сказала, что они помогали ей растрепаться. Еще там был вороной жеребец, огромный и дикий, но с большими теплыми глазами. Мама забралась на него, и тут он совершенно потерял голову, начав прыгать и брыкаться, мама соскочила с него и сломала запястье. Лошадь исчезла в прерии. Я, несмотря на мамину травму, не переставая расспрашивала всех, что же будет с лошадью. Все говорили, что она вернется, но я не верила. Маме наложили гипс. Ричард в то время преподавал в Денвере и восемь часов проехал на машине, чтобы увидеться с нами. Он сказал, что мама никогда раньше ничего не ломала.

В конце концов мы втроем провели в гостинице три дня. Мы заказывали всякие странные вещи для развлечения, танцевали под известную тогда песенку Мадонны «Music». Ричард читал нам свои стихи, а мама прочитала небольшой рассказ, который, как оказалось, был началом ее книги. Мы играли в ванне в «Правду или расплату», и мама держала над головой гипс, прикрытый пластиковым пакетом. На небе были миллионы звезд.

– Те дни в Санта-Фе – это, наверное, самое лучшее… – Ричард улыбается, и его добрые карие глаза слегка загораются. – …странно, да, потому что она сломала руку и все такое, но иногда в беде люди проявляют свои лучшие качества.

– Кстати, я знаю, что он там был. Почему он чувствует себя виноватым? Я должна это знать, пожалуйста.

Ричард поднимает глаза к небу, переливающемуся приглушенными оттенками красного и оранжевого, солнце спряталось за зданиями, о его присутствии напоминает только эта игра цветов. Он сейчас ответит, я вижу по его лицу.

– Судя по тому, что рассказал мне Коул, он последовал за ними до ресторана и пил в баре напротив. Когда они вышли, твой отец подошел к ним на улице. Он кричал на Марион… Коул говорит, что пытался увести ее от бордюра, но она тоже была нетрезва и потеряла ориентацию…

Небо лишается последних остатков цвета и становится тускло-серым.

– Она повернулась, чтобы уйти от него и попала прямо под машину.

– От него? Он что, пытался ее ударить?

– Нет, ты же знаешь своего отца, он никогда бы этого не сделал. Я искренне убежден, что в этом не было ничьей вины.

Мне становится тяжело дышать. Ну почему никто не может дать мне ясное объяснение.

– Терпеть не могу эту фразу, когда ее говорят психологи, но мне нужно ощущение завершенности.

– Тогда тебе надо поговорить с Коулом или с отцом.

– Но он был пьян.

– Ну да, логично.

Из парка тянет легкий ветерок, и я пытаюсь вдохнуть поглубже, чтобы прочистить голову. Италия все больше кажется мне хорошей идеей.

Остаток пути до дома мы молчим. В холле он обнимает меня и уходит в гостевую спальню. Я прохожу мимо двери отцовского кабинета и слышу, как он разговаривает по телефону. Я решаю сегодня промолчать и выложить всю затею с Италией перед ним завтра. Все, чего мне хочется сейчас, – это есть поп-корн и смотреть ужастики, чем я весь вечер и занимаюсь. Прежде чем лечь спать, я смотрю через улицу на по-прежнему темное окно Оливера. Если бы я могла загадать желание, кроме возвращения мамы, я бы пожелала, чтобы Оливер стал моим парнем и не совершил той ошибки. Не могу сказать, что он такой уж красавчик, но для меня нет никого лучше. Вот в чем дело. Это мама увидела в Коуле? Красоту, которая была видна только ей?

Лежа в кровати, слышу условный стук в дверь. Тайл просовывает голову.

– Почему ты не спишь?

– Наверное, у меня тревожное расстройство.

Мне почему-то становится смешно.

– В любом случае, – говорит он, – я хотел сказать, что ты вместе с Томасом Эдисоном и Гомером Симпсоном – вроде как мой герой.

Он опять смотрит на меня этими взрослыми глазами. А потом отворачивается и уходит.

Глава 40

Забери меня отсюда

Мы собираемся за кухонным столом: папа со своим кофе и «Голливуд репортер», я с чаем и «Таймс» и Тайл с тостом и мятым листком с домашней работой по математике. Странно сейчас подумать, что пару вечеров назад я стояла на красной ковровой дорожке. Я лихорадочно ищу в газете статью о себе. Наконец обнаружив ее, я несколько разочарована. Это скорее упоминание. У меня на маленькой фотографии нездоровый цвет лица, и они в первом же предложении пишут об отце. С другой стороны, это же «Таймс». Я показываю газету Тайлу.

– Тебе надо ее заламинировать, – предлагает он. – Или вставить в рамку.

Отец выхватывает ее у меня и восхищенно восклицает:

– Это же моя Лунная Дорожка!

Заходит Ричард и прямиком направляется к кофеварке. Я решаю, что пора.

– Папа, думаю, лучше всего будет, если я на какое-то время поеду с Ричардом в Италию.

Тайл отрывается от тоста, Ричард увлеченно насыпает себе сахар. Папа с шумом опускает на стол свою газету.

– Мне это правда нужно, – добавляю я.

Папа смотрит на Ричарда, тот делает глоток кофе и улыбается.

– Она будет в хороших руках, – говорит он.

– А я? – интересуется Тайл.

– Ты поедешь в лагерь.

– И?

– И ты любишь лагерь.

– Любил, когда мне было семь.

Я строго смотрю на него, и он умолкает. Папа поворачивается ко мне и говорит:

– Ты можешь поехать при одном условии.

Я начинаю представлять себе, как в Италии гуляю по скалам над морем.