Книга Отечество без отцов - Арно Зурмински

Вот-вот поступит приказ, согласно которому с декабря разрешат отпуска во фронтовых частях. Количество отпускников, правда, очень ограниченное, но я надеюсь, что когда-нибудь и до меня дойдет очередь. Надежда на это уже сама по себе окрыляет радостью. Рождество мы наверняка проведем в этой безотрадной стране. Но все это не так уж страшно, зато потом, в январе или феврале, мы вновь вместе отпразднуем наше Рождество.

Ноябрь в России, лишенной женщин

Дорогая Ильза!

В первые недели наше продвижение было подобно прогулке по туристической путевке общества «Сила через радость». Но это продолжалось до тех пор, пока мы не натолкнулись на ожесточенное сопротивление. Однако скоро последует завершающий великий удар, и этого дня каждый немецкий солдат жаждет всем своим сердцем. Как прекрасно, когда вскоре всему этому придет конец, так как все уже наелись досыта этой войной. Мы уже строим воздушные замки относительно своего возвращения домой. С какой радостью мы повернемся спиной к этой убогой земле и вновь сможем заснуть в немецких постелях. Только бы вырваться из этой ужасной страны и вернуться домой к нашим женщинам!

Сбор зимних вещей для фронта — это пожертвование германского народа своим солдатам. Поэтому я постановляю: тот, кто будет обогащаться за счет собранных вещей или делать это через лиц, уполномоченных на сбор таких вещей, либо станет использовать данные вещи не по назначению, тот подлежит наказанию смертью.

Директива фюрера от 23.12.1941 года

В то время как пленные, захваченные под Смоленском и Киевом, собирали свеклу в Подвангене, два сражения под Вязьмой и Брянском завершили победную летопись 1941 года, в результате чего в плен были взяты еще полмиллиона солдат противника. Они оказались востребованными для устранения разрушений в городах и для возделывания полей весною 1942 года. Их доставка проходила тяжелее, чем после летних сражений, потому, что дороги размыло. Поэтому неудивительно, что некоторые из военнопленных убежали в леса и позднее вновь дали знать о себе, но уже как партизаны.

Продвижение к Москве остановила не зима, а распутица. После этих двух сражений танки завязли в грязи и теперь дожидались лучшей погоды. Необходим был легкий морозец. Когда же это желание осуществилось, то оно подкрепилось не только понижением температуры. Одновременно в белый цвет окрасилась земля, оставшись такой на целых полгода.

19 ноября грязь настолько затвердела от мороза, что танки вновь смогли двинуться вперед. Мимо пронеслось знаменитое Бородино, расположенное между Вязьмой и Москвой. В Ясной Поляне, в поместье Толстого, один из танковых генералов оборудовал свой командный пункт. Немецкие самолеты кружили вокруг Кремля, в некоторых полевых письмах встречалась такая фраза: «Сегодня при свете зимнего солнца видны были башни Москвы». Одна из немецких частей вышла западнее Москвы к Волге; эта река еще не подозревала, сколь великая роль была ей уготована.

В конце концов, Бог погоды взял бразды правления в свои руки. Зима прошлась метелями по всей стране, температура все понижалась и понижалась до тех пор, пока не отказали термометры. Из России зима перекинулась на всю Европу, достигла в конце ноября Подвангена, а в первые дни декабря и вестфальского Мюнстера. В Гамбурге Эльба пока еще не замерзла, но мощные льдины уже плыли по течению в сторону Северного моря.

Вермахт начал страдать от холода. В Германии быстро собрали теплую одежду для солдат-фронтовиков, в первую очередь, меховые шапки, перчатки, напульсники и утеплители для ушей. Но теплой одежды для танков в наличии не оказалось. Поэтому топливо замерзло, пушки также застыли, запорошенные снегом.

Роберт Розен сидел в блиндаже, держал тюбик с зубной пастой над огнем, а затем наносил белый слой на свою каску, в то время как снаружи бушевала снежная метель. Годевинд с шумом вошел в блиндаж, стянул сапоги и сказал, что для него самым лучшим было бы сейчас пробежаться босиком по раскаленным камням.

— Ветер дует во всю мощь, — добавил он. — Снежным вьюгам совсем нет дела до нашей маленькой войны.

И когда положение еще больше осложнилось, и поблизости уже нельзя было найти ничего съестного, да к тому же еще и зима ударила со всей своей силой, тогда нам не осталось ничего другого, как использовать для пропитания измученных и издыхающих от голода лошадей. Вначале многие с отвращением питались кониной, но любовь к жизни и страх перед мучительной голодной смертью, в конце концов, помогли преодолеть это чувство.

Дневник вестфальца, 1812 год

Деревня находилась рядом с автомагистралью. Перед рассветом он заступил на пост на окраине деревни. Поскольку утренние часы были самыми холодными, то он надел на себя все, что у него имелось: мерзли лишь ноги в тесных сапогах и кончик носа. Он бы с удовольствием достал из кармана шинели свою губную гармошку и сыграл бы мелодию какой-нибудь песни, но солдат на посту не имел права даже выкурить сигарету, не говоря уже о занятиях музыкой. А вот разрешено ли было пение, этого он не знал. Лале Андерсен пела, стоя перед казармой, о белых облаках, кружившихся вокруг уличных фонарей. Он вспомнил о Лили Марлен, рыжеволосой девушке с веснушками на носу, и светлые облака возникли перед ним в виде снега, который постепенно белым слоем накрывал автомагистраль.

Незадолго до смены поста он услышал где-то вдалеке стрекот пулемета.

— Тебе не удастся поспать, через час мы атакуем, — сказал солдат, сменивший его. Было шесть часов утра.

Годевинд встретил его у входа в блиндаж, закурил сигарету и махнул рукой в сторону автомагистрали.

— За лесом находится деревня, откуда стреляли по шоссе. Мы должны взять эту деревню самое позднее, до восьми часов. Пока хорошенько подкрепись!

Вместо того, чтобы поесть, Роберт Розен вырвал из блокнота листок бумаги и написал:

Дорогая мама!

Нам предстоит первая атака. Если я не вернусь из боя, передай, пожалуйста, привет Эрике. Я был бы этому очень рад.

С любовью; твой сын Роберт.

Он положил письмо в ранец, прикрепив к нему записку с указанием отослать лишь в случае его героической смерти.

В семь часов утра артиллерия начала обстрел деревни, в то время как солдаты группировались у обочины дороги.

— Трус погибает первым, — сказал Годевинд. — Мы спокойно пойдем по заснеженному полю подобно крестьянам, которые сеют пшеницу.

— Какое ты имеешь представление о том, как сеют пшеницу, — подумал Роберт Розен, — ты ведь шкипер баркаса. Озимую пшеницу мы сеем в конце сентября, а яровую пшеницу — в начале апреля. В декабре лишь только холодная смерть сеет на белых полях свои семена.

Лейтенант говорил о чем-то, чего Роберт Розен не воспринимал, потому что он отрешился от всего и вспоминал теплый коровник в Подвангене.

Когда артиллерийский обстрел прекратился, они начали взбираться на пригорок, растянувшись цепью и держа винтовки наперевес. Они поднялись на него, не сделав ни единого выстрела. Внизу они увидели деревню, в которой горели три дома.