Книга Экспресс Токио - Монтана - Ричард Бротиган

Опять проснулся

На моих плечах тяжесть мира. По шкале заданий и забот Атлант мне по колено, а его планета — баскетбольный мяч.

Мысли с такой скоростью несутся вперед, что вспышка молнии по сравнению с ними — кубик льда в жалком стакане разбавленного лимонада, что держит в руках старуха, сидя на парадном крыльце в забытой богом Луизиане. Она таращится в никуда и сжимает в руке стакан лимонада.

Другими словами: мое внутреннее географическое чувство лишь немногим больше, чем самая малость. На самом деле я сейчас на полпути к Альбукерку. В первый раз я свернул не в ту сторону, когда открыл сегодня утром глаза, а второй — когда встал с кровати. Я хочу быть там, где я есть, но, оказывается, меня занесло на 66-й тракт, до Альбукерка пятьдесят миль, а далеко позади, словно парализованный кинонаплыв, замерла тень Сан-Франциско.

Но тут наплыв схлопывается, будто умирающий от инфаркта телевизор, Нью-Мексико исчезает, и я в мгновение ока переношусь обратно в Сан-Франциско, где был все это время и не меньше минуты шагал к Бродвею по ступенькам Кёрни-стрит.

Причина тому — абсолютная реальность окна, на котором развешаны утиные носы и куриные лапы. Другие части птиц куда-то подевались, а носы и лапы на месте.

Квартира, очевидно, принадлежит китайцу, и у окна подсыхают на солнце пять веревок с утиными носами и куриными лапами. Не знаю для чего: может, затевается особенная, раз в сто лет, китайская пирушка, а может — обычный суп. Проголодались? Ну, ешьте.

Мне известно одно: реальность лап и носов восстановила мою собственную, и день начался снова на ступеньках Кёрни-стрит, будто я только что проснулся.

24 марта в Монтану прибудет поэзия

Так написано в телепрограмме.

Поэзия прибудет в пятницу, в 6 часов утра. Поэзия на земле коров и гор — я жду не дождусь. Она явится сразу после «Ранней фермерской вахты» и пробудет в Монтане полчаса — до 6:30, когда у нее назначена другая встреча. Наверное, в Аризоне, а может, уступая требованиям народа, она решила опять посетить Грецию.

Монтанские телепередачи начинаются в 5:20 с программы «Сельский день», за которой в 5:25 идут «Фермерские новости», в 5:30 «Рассветный урок», после чего, как я уже говорил, мы смотрим «Раннюю фермерскую вахту», и, наконец, в 6 утра в Монтану прибывает поэзия.

Поэзия примет облик передачи под названием «Говорят поэты», о которой телепрограмма сообщает: «Подспудные изменения самого смысла работы, возникающие при ее переводе».

То, что нужно Монтане; огромная зрительская аудитория будет счастлива. Я почти вижу, как тысячи ранчеров, прилипнув в 6 утра к телевизорам, разбираются наконец с поэзией и до самого вечера только о ней и говорят с соседями.

— Что вы думаете о поэзии, переводах и потерянных смыслах?

— Ну, как бы это сказать, на прошлой неделе у меня пропал теленок, а первая жена в мой день рождения сбежала с моим же лучшим другом. Не хочу я обратно в двадцать семь лет, но послушать интересно, надеюсь, они найдут эти смыслы. Теленка, правда, жалко. А жену нет. Вторая жена хоть готовить умеет. Смотреть там не на что, но готовить умеет и не сбежит ни с кем.

Воскресенье

Очередь в кассу, передо мной — мужчина средних лет, у которого в Сан-Франциско расписан весь этот Божий день. Доставая из корзины одну покупку за другой, он выкладывает на прилавок свое воскресенье. Сначала кварту дешевой водки, потом банку собачьего корма, газету, искусственное полено для камина.

Молодой кассир нетерпеливо поглядывает на выстроившийся перед ним городской натюрморт. Он насмотрелся на таких покупателей и потерял к ним интерес.

— Дайте мне две пачки «Мальборо-сто», — говорит мужчина, разобравшись с покупками. Ранчо с телятами слишком далеко. Вряд ли он когда-либо закуривал сигарету перед коровьим стадом.

Кассир пробивает, и мужчина достает из кошелька твердую хрустящую десятидолларовую бумажку. Он складывает ее, будто нож.

Мне сорок четыре года.

Теперь моя очередь.

Японская любовь

Я наблюдаю совсем близко за японским любовным романом. Фактически я лежу в одной постели с любовниками и вижу все, что они делают. Я часть их ебли, но эти любовники не совсем обычные.

Кинорежиссер и его картина.

Посмотрев на меня сейчас, вы увидите мужчину, который тихо сидит в кинотеатре и очень внимательно смотрит кино, но я не смотрю кино, я смотрю страстную любовь: каждый ее кадр — поцелуй или ласка, а каждая сцена — молниеносная вспышка секса.

Человеческая любовь по сравнению со страстью искусства часто кажется штудией льда, скелетом холодильника, что лежит на боку у Северного полюса.

Синицы-Рабыни танцуют чечетку

Джону Фрайеру

Немного есть легенд о том, как человек использовал во зло семена подсолнуха. Однажды коварному учителю танцев пришло в голову пустить в дело семена подсолнуха и так взнуздать энергию природы, что позавидует сам доктор Франкенштейн.

Учитель танцев был воистину плохим человеком, ведь всякому известно, что синицы обожают семена подсолнуха — особенно зимой, когда тяжелый снег покрывает Землю.

Семена подсолнуха — надежный дьявольский способ поработить сердца и умы синиц, к нему и прибег учитель танцев, купив двадцать больших птичьих кормушек и наполнив их семенами подсолнуха.

Вскоре со всей страны к нему слетелись синицы — подальше от пытливого взора тех, у кого хватило бы совести и желания стать президентом Соединенных Штатов и для кого скандал вокруг жестокого обращения с синицами стал бы первым шагом к высокому посту.

Учитель танцев накупил стофунтовых мешков с семенами подсолнуха, и насытившиеся синицы оказались целиком в его власти. Ради этих семян они были готовы на все.

…что угодно.

Оставалась сущая ерунда — научить их танцевать чечетку. Через пару месяцев под крылом у злодея собралось не меньше сотни, так сказать, синиц-чечеточниц.

Он сшил им маленькие цилиндрики, вырезал тросточки и заставил плясать на огромном, богато украшенном зеркале, что лежало на кухонном столе в окружении грязных тарелок и пустых бутылок.

Он заводил на проигрывателе хорошую чечеточную музыку, Бетховена или диксиленд, и птички танцевали, разрывая свои маленькие сердца, лишь бы получить еще немножко семян подсолнуха.

Как Джон-Одюбоновский Басби Беркли, он обучил их сложным и точным танцам, они исполняли их на этом проклятом зеркале, а сам единственный зритель накачивался дешевым джином из дырявого и уже десять лет как черствого, выдолбленного куска свадебного торта.

Мораль: Не ведитесь на семена подсолнуха. Вы, конечно, не синица — но мало ли что.