Книга Исчезновение - Жорж Перек

Дуглас Хэйг предался печали. Затем он вспомнил, что однажды его отец – Вы – сказал ему:

«Адажио Альбинони стало для нас такой поддержкой, когда умер кузен Тастон».

И он вдруг понял, что, оригинальничая, он метался лишь для того, чтобы позабыть о главном своем предназначении: о пении!

Он начал много трудиться. Через месяц поступил в Schola Cantorum. Там он всех потряс.

Сейчас он живет в скромной студии, в доме номер шесть на площади Майора Нободи.[280]

Таким образом, сбившись на какое-то время с верного пути, Дуглас Хэйг в конце концов вернулся, еще более окрепнув, к своему призванию.

Вот что я имею честь сообщить Вам для того, чтобы Ваша жизнь после его ухода, стала более спокойной.

Искренне Ваш, Антон Вуаль.

Аугустус сразу же выслал Хэйгу крупный денежный перевод и длинное письмо – настоящий роман, в котором оправдывал себя, как мог. Однако перевод до адресата так и не дошел. Желая узнать, почему, он отправился на почту. Там ему сказали, что в доме номер шесть на площади Майора Нободи в Париже Хэйг Клиффорд не проживает. Охваченный тревогой, Аугустус обратился в Schola Cantorum, интересуясь, есть ли среди ее слушателей молодой человек по имени Дуглас Хэйг Клиффорд. Там ему повезло больше: ему сообщили, что такой слушатель есть, однако добавили, что, поскольку он победил в конкурсе по унисону, его направили в Julliard School of Music[281]в Нью-Йорке, чтобы он изучал там композицию.

Прошел год. Казалось, все успокоилось. Мы прочитали в одной газете, что Хэйг Клиффорд покорил взыскательную публику Кариньяно. Газеты писали о «баритоне редкой красоты, которому предназначено исполнять ведущие партии», о «будущем Тито Гобби[282]и Джигли».[283]

Однажды, когда я, закупив продукты, возвращалась домой из городка – со мной был мальчишка, которого я наняла за двадцать су: у меня были три большие корзины, – я увидела, что вокруг бассейна с беспечным видом прогуливается мужчина, и сразу же пришла в замешательство: мне показалось, что это Дуглас Хэйг. Позже вы поймете, что это был Антон Вуаль.

Ему можно было дать самое большее двадцать лет. Высокий, прямее столба, тоньше проволоки, на нем был резиновый плащ-реглан, в руке он держал стек, на голове – панама. С виду это был совершенно очаровательный молодой человек, но что-то неотчетливое, трудноуловимое настроило меня против него; необычайная болезненная бледность, томная, покачивающаяся походка, белесые брови, голубые глаза, настолько светлые, что мне показалось – передо мной альбинос; весь его робкий вид встревожил меня: впечатление было такое, что он безотчетно несет на себе тяжелый крест.

Я подошла и обратилась к нему, согласно обычаю, принятому в моем племени:

– Приветствую тебя, бледнолицый красавец! Мир твоему вигваму, зароем в землю наши боевые томагавки, выкурим трубку мира!

– Ахьюху! – сказал он, коснувшись своего лба пальцем, а затем склонил предо мной голову, подобно настоящему могиканину, показывая этим, что он прекрасно знает наши обычаи. – Пусть будет зажарен в твоем котле большой карибу![284]

Я привела неизвестного домой, предложила ему сесть, позвонила в колокольчик. Вскоре появился Аугустус.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Антон Вуаль, – представился мужчина, поклонившись. – Год тому назад…

– Я помню, – оборвал его угрюмо Аугустус, – год назад вы написали нам о том, что довелось пройти Хэйгу, прежде чем он вновь посвятил себя своему призванию. Теперь, я думаю, он навсегда сошел с кривой дорожки. Вот уже трижды ему аплодировал Турин. Мы непременно отблагодарили бы вас, если бы знали, где вы живете. Но на конверте не было обратного адреса.

– Увы, – вздохнул Антон Вуаль, – я забыл его написать, простите. Но, – продолжил он, – оказавшись сегодня волею случая неподалеку от Азенкура, я счел нужным повидаться с вами, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

– Клянусь Адонаем, вот это мне нравится! – воскликнул Аугустус– Но давай перейдем на «ты», это наверняка облегчит нашу беседу.

– Ты прав, – кивнул Антон Вуаль.

– Ты не откажешься разделить со мной скромный ужин?

– Нет, не откажусь.

Он поставил свой стек, снял панаму и плащ.

– Пойдем в курительную, – предложил Аугустус.

Они вышли из темной гостиной, прошли по длинному коридору, поднялись наверх. Аугустус предложил Вуалю располагаться в глубоком кресле из полированного красного дерева, обтянутом черной кожей, затем протянул ему гаванскую сигару.

Вуаль закурил, всем своим видом выказывая удовольствие.

– Шотландское виски? Английское? Бурбон? – любезно предложил Аугустус, указывая рукой на ряд бутылок, которым позавидовал бы любой бармен.

– М-м-м, – нерешительно промычал Вуаль.

– Джин? Коктейль? «Кровавая Мэри»? Что-нибудь безалкогольное?

Выпили. Затем Антон Вуаль заговорил:

– Ты, верно, хотел бы сначала узнать, что за обстоятельства свели меня с Хэйгом. Вот как это произошло: однажды я отправился полюбоваться аквариумом в зоологическом саду. Там неподалеку от пруда с карпами томился одетый в черное юноша печального вида, похожий на меня, словно брат. Он вынул из сумки что-то вроде халвы или рахат-лукума, покрошил это в руке и бросил рыбам – несмотря на все предупреждения надзирателя, который трижды подходил к нему и, повизгивая, показывал пальцем, пожелтевшим от злоупотребления низкосортным табаком, на надпись на щитке, запрещающую бросать карпам какой бы то ни было корм.

Впечатление было такое, что сейчас со дна пруда поднимется какой-нибудь карп, выпрыгнет из воды и, подобно дельфину, поймает на лету угощение. Но ни один карп, конечно же, не появился, и было видно, что это удручало юношу.

Я подошел к нему, сказав, что он, наверное, испытывает к карпам трогательную любовь, которая, однако же, остается безответной. Он признался мне, что когда-то у него было много приятелей, но ни одного настоящего друга, за исключением Ионы, карпа, который всплывал на поверхность воды всякий раз, когда он насвистывал ему особый сигнал. Не было такого дня, чтобы он не накормил Иону. Когда ему было грустно, он изливал душу Ионе и это всегда ему помогало.