Книга Путь пантеры - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А может, и пистолет-то у них игрушечный!
Рыдала как безумная. Ром не мог ее утешить.
– Мне счет в банке папа открыл! Что я ему скажу! Он сам туда деньги клал! И на день рожденья положить обещал!
– Мы все восстановим, – шептал Ром ей на ухо, не плачь. Надо ехать обратно.
И они поехали в Мехико на тряском автобусе, и зареванная Фелисидад всю дорогу проспала у Рома на плече.
Когда подходили к дому Фелисидад, Ром очень волновался. Сейчас он впервые увидит ее семью. Она уже сказала ему: большое семейство, нас всех тут как кроликов в клетке полно, не пугайся.
Дернула за веревку, прозвенел колокольчик. К двери зашаркали старческие шаги.
– Сеньора Лусия!
– Ах, ах! Дитятко! Вот она и явилась! Ну, как отдохнула у Кристы?
– Пако! (Чмок-чмок) Даниэлито! (Чмок-чмок) Хесус! (Чмок-чмок) Эмильяно! (Чмок-чмок) София, душенька! (Чмок-чмок) А папа где? А мама?
Лица, лица, лица. У Рома зарябило в глазах. Столько народу! И всех надо обласкать. Он решил никого не обнимать отдельно, а улыбаться всем одной общей ослепительной улыбкой.
– А это кто?
Твердый сухой палец Лусии уперся в Рома. «Наставила пистолетное дуло». Фелисидад избоченилась и сложила губы трубочкой.
– Не кокетничай! Отвечай! Кавалер?
– Более чем!
– Что значит «более чем»?
Ром покраснел. «Вот я уже и красный перец».
Фелисидад взяла Рома за руку, и тут по лестнице вместе, так же, как они, за руки держась, спустилась пожилая пара: он и она, оба располневшие, широкогрудые, чуть задыхаются, белые нити в смоляных волосах женщины, он пахнет табаком, она – розовым маслом.
– Это мой жених! – громко, чтобы слышали родители, сказала Фелисидад.
И подняла руку Рома – так рефери на ринге поднимает руку победившего боксера.
Сеньора Милагрос споткнулась на последней ступеньке. Лицо Сантьяго осталось бестрепетным.
– Добро пожаловать в наш дом, сеньор, – с достоинством сказал Сантьяго.
А Милагрос от страха сделала, как горничная, неловкий книксен.
Все заговорили громко и враз, пошли к столу, кто-то взмахивал скатертью, кто-то тащил в руках гору тарелок, запахло жареным мясом, Ром видел, как женщины, старые и молодые, раскатывают на столах тесто, рядом пыхала жаром плита, а на полу близ плиты стояла древняя жаровня, и в ней, присев на корточки, мальчишка раздувал красные угли.
Сеньор Сантьяго хлопнул Рома по плечу.
– Это впервые, что наша младшая дочь привела домой парня да еще назвала его женихом! Это неспроста! – подмигнул он. – Что молчишь? Язык отъел?
– Папа! Он русский! Он может забыть испанские слова! – крикнула Фелисидад, раскатывая скалкой круги теста на круглой доске.
– Вот так история! – вскричал Сантьяго и развеселился еще пуще. – Ты мне нравишься, парень! А ты хоть немного по-нашему-то умеешь?
– Говорю, – смущенно сказал Ром, – немножко.
– Ты в России живешь?! Там снег идет круглый год!
– Не круглый, – сказал Ром. – Иногда не идет. Я сейчас в Америке живу.
– А что там делаешь?
– Учусь и работаю.
– А что бледный такой? Мать! – оборотился к Милагрос. – Надо выпить!
Ром глядел на громадный, как океанский паром, стол, уставленный кучей неведомых яств; его ноздри ловили незнакомые запахи, уши слушали непривычную, но уже знакомую на вкус речь, а сердце билось в такт с чужими сердцами, принявшими его в свой дружный хор, поющими вместе с ним то ли «Аллилуйю», то ли древнюю индейскую песнь.
Рома и Фелисидад посадили за столом рядом. «Как все быстро, мгновенно, – подумал он, – так только в сказке бывает! Неужели они нас так быстро поняли?
Если даже не поняли – играют хорошо. Подыгрывают дочке. Любят. Боятся, что вспылит? Хлопнет дверью, убежит? Из дома уйдет? Совсем? Уедет? Со мной?»
– Не смущайся, – Фелисидад ткнула Рома локтем в бок. – Ешь все, что увидишь! Не красней! Не тушуйся. Ты понравился моему отцу!
Ром сжал стакан в кулаке. Боль. Опять она.
«Уйди. Ну, уйди, прошу тебя. Приказываю тебе!»
Не уходила. Иглу в сердце воткнули и не вынимали.
– Ром! – Фелисидад вскочила из-за стола. – Ромито! Что с тобой!
– Фели, – крикнула сеньора Милагрос, – открой сейчас же все окна! И дверь! Пусть просквозит! Здесь очень душно! Ты ведь не так много пил, сынок?
Ему совали в губы стакан с питьем сначала сладким, потом горьким, потом с горячим, потом с холодным; холодное это была вода, и он с жадностью припал к стакану. Боль нарастала. Он изо всех сил старался не показать, что ему больно. Даже улыбнулся белыми губами.
– Фели. У меня. В рюкзачке. Найдешь, – он передохнул. – Коробку. Таблетки. Принеси.
Глотнул воздуха и добавил:
– Пожалуйста.
Пока Фелисидад копошилась у него в рюкзаке, перед ним внезапно встал черный ночной небосвод, все звезды, горящие на черном ковре серебряными брошками из Гуанахуато, и вдруг брошки начали откалываться от куска черной ткани и осыпаться вниз с черноты, сыпались и сыпались, обваливались, рушились, засыпали его всего с головой, и он перестал видеть, слышать и стыдиться себя.
Очнулся на широкой кровати. Руки, ноги разбросаны. Укрыты тонкой простынкой. Простынка хорошо пахнет – надушена цветочным парфюмом. Рядом с кроватью сидит девушка. У стула резная спинка – с дыркой в форме сердечка. Девушка спит сидя. Это не Фелисидад. Но очень на нее похожа.
– А где Фелисидад? – тихо спросил Ром.
Девушка тряхнула головой и проснулась.
– Вам лучше?
– Спасибо.
– Вам стало плохо за обедом.
– Извините.
– Мы не мешали вам криками? Песнями? Мужчины напились и пели.
– Я ничего не слышал. Простите.
– Что вы все время просите прощенья! – девушка встала и потянулась, задрав к потолку локти. – Фели! Фели!
Когда вошла Фелисидад, Ром ощутил тепло внутри, будто он превратился в печку.
Фелисидад села на край кровати и взяла Рома за руку.
– Я перепугалась, – жалобно сказала она. – Что с тобой было?
– Ничего, – сказал он. – Ничего.
Она очень тихо, медленно, осторожно легла рядом с ним. Поверх одеяла.
Он боялся пошевелиться.
– А если кто-то войдет?
– Все спят. Глубокая ночь. Роса тоже спать пошла.
– Роса – это кто?
