Книга Наследник императора - Александр Старшинов

— Не надо, — вдруг сказал Лонгин, не открывая глаз.

— Что не надо?

— Не надо разоружать охрану. В полночь иди в дом Марка, как собирался, у него будет оружие. Ты должен его отблагодарить, не забудь.

Приск сразу заснул после этих слов Лонгина, успокоившись. Значит, Марк передумал и сказал об этом Асклепию, а тот — легату — решил центурион. Но какое-то смутное подозрение точило Приска даже во сне. В сновидениях он бродил меж камней разрушенной крепости, переворачивал их, искал… что? Неведомо. А потом ему стали сниться умершие женщины и дети… Кровь.

Он проснулся и понял, что час побега настал.

— Гай… — кажется, впервые Лонгин позвал его по имени. — Посмотри, что делают даки.

— Мы уходим?

— Да… — донеслось едва слышное.

Приск оделся и подошел к двери в перегородке, приоткрыл. В темноте слышались ровное дыхание одного охранника и храп другого: с некоторых пор охранники совершенно утратили бдительность, Рысь вообще держался как старый приятель, а второй дак больше занимался своими делами, нежели приглядывал за пленными. Приск ощупал наружную дверь. Она была, как всегда, заперта на хитроумный железный замок, и ключ спрятан — это Приск тоже проверил.

Центурион вернулся.

— Все тихо. Мы можем уходить… Окно…

— Погоди… — услышал он шепот Лонгина. — Сядь рядом.

Приск нащупал ложе легата и сел в изножье.

— Ближе… — попросил Лонгин.

Приск передвинулся.

— У меня была слабая надежда освободиться, но она быстро умерла… — шепотом на грани слышимости проговорил Лонгин. — Я слишком стар и слишком болен для такого побега. Ты уйдешь один. Уйдешь в эту ночь. Это приказ. Я сам назначил срок. Я скоро умру. Вот письмо… — Приск почувствовал, что легат вложил ему в руку запечатанные таблички.

На них Лонгин прежде писал черновик своего послания Траяну. Стиль даки забрали, а таблички оставили.

— Я процарапал воск ножом, — продолжал легат, — когда ты выходил с охраной за хлебом. Там всего несколько строк. Но они важны. Расскажешь, как все было, императору. И отдашь таблички.

— Мы уйдем вместе… — сказал Приск. Хотя отчетливо расслышал: «Я скоро умру».

Теперь он уже точно знал, что за «лекарство» смешал перед своим уходом для господина Асклепий.

— Яд уже действует… — сказал Лонгин чуть громче.

Приск взял его за руку. Она была холодной и липкой от пота. Приску показалось, что он держит в руках давно выловленную и уже изрядно полежавшую рыбину. Лонгин дернулся, будто хотел куда-то шагнуть.

— Скоро яд будет в сердце… болезнь помогает…

Он дышал часто-часто и тяжело.

— Зажечь свет? — спросил Приск.

Он считал, что покидать этот мир при свете не так страшно. Помнится, в Тапае он глядел на заходящее солнце, когда думал, что умирает. Тогда ему казалось, что он растворяется в закатном угасающем золоте. Или он придумал это позже, когда оправился от опасной раны? В темноте человек уходит в ночь.

Где-то подле соседнего дома брехала собака. Псы Гекаты были уже на подходе.

— Самое важное… вот что… — продолжал Лонгин прерывающимся голосом. — Я всё думал… У Децебала много крепостей, но они разрушены.

— Он их восстанавливает, — напомнил Приск.

— Не успеет. Сто лет строили… Восстановить за год не смогут. Союзники прежние Децебала предали, другие притихли, многие с нами… Децебал слабее, чем три года назад… много слабее… Но он хочет войны. Подумай — зачем? Он уверен, что победит. Почему он так может… думать?..

— У него новый сильный союзник, — предположил Приск.

— Возможно. Я тоже полагал так… Такой союзник один во всей ойкумене. Пакор. Царь Парфии. Но в Парфии смуты…

Лонгин помолчал, перемогая боль и навалившуюся слабость. Приск, державший умирающего за руку, чувствовал, как подрагивают холодные пальцы.

— Возможно… Но не думаю… что Децебал надеется только на Пакора. У него есть тайный план. И мы — часть его замысла.

— Часть замысла? — переспросил Приск. — Траян вряд ли уступит лишь потому, что мы попали в плен.

— Нет, не это. Другая часть замысла… Траян не стерпит такого… Он прибудет на Данубий ранней весной, с армией не готовой воевать. Слишком рано… Тогда Децебал может победить. Он заставит ближние племена ему подчиниться. Как подчинил языгов. Если я умру… Траян выступит, лишь когда хорошо подготовится к войне. Так что я умираю… Освобождаю его от бремени выбирать… От необходимости торопиться. Теперь главное — чтобы ты сумел спастись и доставить письмо. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на мне…

— Но мы могли еще что-то придумать… — У Приска сдавило горло, и он замолчал.

— Мне не страшно, — сказал Лонгин. И добавил: — Почти.

— Прости… — попросил Приск. Хотел добавить: за то, что подозревал тебя в предательстве. Но не произнес.

— Глупости… — отрезал Лонгин. — Не мешай.

В комнатке было по-прежнему темно, но Приску вдруг стало казаться, что он отчетливо видит лицо Лонгина. Плотно сжатые губы — будто удерживающие последний вздох, и стекленеющие глаза, которые смотрели прямо перед собой и видели уже не видимое живым. Приск сполз с ложа и встал на колени. Лонгин стал дышать иначе — коротко, отрывисто, редко. За пятым выдохом наступила пауза.

Приск сидел на полу рядом с кроватью и смотрел на неподвижное лицо легата. Никакого чуда в освещении комнатки не было: сквозь косо летящий снег на миг ярко проступил диск Селены.

Приск очнулся от недолгого оцепенения, закрыл одеялом лицо умершего, взял сумку Лонгина, положил туда письмо легата к Траяну, снял с пальца умершего перстень с печатью, подумал и прихватил одно из одеял. Луна спряталась, но за месяцы плена центурион изучил узилище и ориентировался уверенно, как слепец в своей вечной темноте. Собравшись, он надел кроме обычных двух туник еще третью — Лонгину она все равно не понадобится, выбил ножку из своего ложа и высадил одним коротким и точным ударом державшиеся на одном честном слове камни. Прислушался. Если храп в соседней комнатушке и прервался на миг, то тут же возобновился с прежней силой. Даки были уверены, что пленникам попросту некуда бежать, учитывая состояние Лонгина. То, что один из них может уйти за Стикс, им, видимо, в головы не приходило.

Прежде чем нырнуть в окно-лаз, Приск наклонился и, на миг откинув одеяло, прижался губами к остывающему лбу легата. Убив себя, тот не только развязал руки императору, но и даровал Приску шанс на спасение.

Выбравшись наружу, центурион нырнул в снег под окном, обжегся холодом, вынырнул и устремился, как было условлено, вниз по склону. Брехавший всю ночь пес облаял его, но даже не побежал следом, и никто не обратил на брехуна внимания. Лунный свет, едва пробивавшийся сквозь летящий снег, давал возможность видеть лишь на несколько шагов впереди себя — в такую погоду караульные с башни разглядеть беглеца не могли.