Книга Луденские бесы - Олдос Хаксли

Разбираясь в нашем луденском деле, нужно проводить четкую границу между двумя аспектами обвинения: с одной стороны, одержимость монахинь и, с другой стороны — причина этой одержимости, то есть колдовство Урбена Грандье. Речь пока будет идти главным образом о вине приходского священника, а к проблеме одержимости мы обратимся позднее.

Отец Транкиль, принадлежавший к одному из первых эшелонов экзорцистов, опубликовал в 1634 году труд под названием «Истинный рассказ о справедливом разбирательстве дела луденских урсулинок и Урбена Грандье». Название книги обманчиво. Ничего «истинного» в этом памфлете нет. Отец Транкиль пускается в риторическую защиту судей и «экзорцистов», пытаясь оправдаться перед общественным мнением, которое отнеслось к процессу скептически и неодобрительно. Судя по всему, в 1634 году большинство образованных людей не очень-то верили в одержимость монахинь, были убеждены в невиновности Грандье и возмущены тем, как проходило разбирательство. Транкиль напечатал свое сочинение, надеясь при помощи красноречия вразумить и переубедить публику. Это ему не удалось. Король и королева были набожны и благочестивы, но большинство придворных придерживались иных взглядов. Почти никто из просвещенных людей, приезжавших посмотреть на экзорцизм, не верил в то, что монахини действительно одержимы бесами, а стало быть, не верил и в виновность Грандье. Большинство врачей остались при мнении, что в недуге монахинь не было ничего сверхъестественного. Менаж, Теофраст Ренодо, Исмаэль Бульо и прочие литераторы, писавшие о Грандье, были уверены в его невиновности.

Но большинство неграмотных католиков принадлежали к противоположной партии. (Неграмотные протестанты, само собой, относились ко всему судилищу в высшей степени иронически). Можно не сомневаться, что «экзорцисты» в виновности Грандье и одержимости монахинь были уверены. Их вера не мешала им, и в первую очередь канонику Миньону, подтасовывать улики, чтобы отправить Грандье на костер. (Вся история спиритуализма подтверждает, что благочестивый обман ни в коей степени не противоречит вере). Нам неизвестно, как относились к процессу широкие массы духовенства. Монахи, вероятно, были на стороне Миньона и Барре, потому что по роду своей деятельности тоже должны были заниматься экзорцизмом. Но как обстояло дело с мирскими священниками? Верили ли они, что член их конгрегации продал свою душу дьяволу и околдовал семнадцать урсулинок?

Во всяком случае, нам известно, что у высшего духовенства единого мнения по этому поводу не было. Архиепископ Бордоский был убежден, что Грандье невиновен, а монахинь довел до исступления каноник Миньон вкупе с бешенством матки. С другой стороны, епископ Пуатевенский свято верил в одержимость монахинь и в колдовские чары луденского кюре. А какой позиции придерживался первый церковник королевства герцог-кардинал? Как мы увидим впоследствии, Ришелье иногда мог быть скептиком, а в других случаях проявлял себя ревностным поборником костра. Очевидно, он был притворщиком, но в то же время нельзя исключить, что и в первом, и во втором случае первый министр действовал по убеждению.

Магия, как черная, так и белая, представляет собой соединение науки и искусства, дабы при помощи сверхъестественных (но не божественных) средств достигать вполне земных целей. Все ведьмы призывали себе на помощь злых духов, но встречались и такие колдуньи, которых в Италии называли сторонницами la vecchia religione[53].

«Для ясности, — пишет Маргарет Меррей во вступлении к своему превосходному исследованию „Культ ведьмы в Западной Европе“, — я провожу четкое различие между оперативным и ритуальным ведьмовством. Под оперативным ведьмовством я имею в виду всякие заклинания, заговоры и заклятья, к помощи которых прибегает ведьма или христианка, причем неважно для каких целей — хороших или дурных, чтобы извести кого-то или излечить. Подобные заклинания известны во всех народах и всех странах, к ним, в том числе, прибегают и священники всех религий. Это часть общего наследия человечества… Что же касается ритуального ведьмовства, или, как я называю его, дианического культа, — то оно вбирает в себя верования и ритуалы особого сословия, которое в позднее средневековье получило название „ведьминское“. Есть доказательства, что за фасадом христианской религии скрывался некий тайный культ, который исповедовали самые разные группы населения, но в основном люди невежественные, безграмотные и проживающие в малонаселенных частях европейских стран. Эта религия восходит к прахристианским временам; вероятно, это самая древняя из западноевропейских конфессий».

В год от рождества Христова 1632, когда со времен обращения Западной Европы в христианство миновало уже более тысячелетия, древняя религия плодородия, изрядно ослабленная репрессиями, тем не менее все еще была жива. У нее имелись собственные жрецы, собственные герои и жертвы и даже своя церковная организация, которая, по словам Коттона Матера, повторяла структуру официальной церкви. Собственно говоря, в самом факте живучести старой веры нет ничего уникального или поразительного. Достаточно вспомнить, что индейцы Гватемалы за четыре столетия миссионерской деятельности так и не стали настоящими католиками. Может быть, лет через семьсот или восемьсот религиозная ситуация в Центральной Америке будет примерно такой же, как в Европе семнадцатого века, когда христианское большинство подвергало жестоким преследованиям приверженцев древней религии.

(Правда, в некоторых местностях сторонники дианического культа и сочувствующие вполне могли составлять и большинство. Реми, Боге и де Ланкр рассказывают, что в Лотарингии, стране басков и в провинции Юра в начале семнадцатого века большинство людей — во всяком случае до некоторой степени — все еще практиковали старую религию. На всякий случай, чтобы никого не прогневить, днем они молились христианскому богу, а ночью дьяволу. У басков многие священники справляли обе мессы, и белую, и черную. Де Ланкр предал огню трех таких священников, еще пятеро сбежали из камеры смертников, а многие, так и не попавшие под суд, находились у властей под подозрением).

Главный обряд ритуального ведьмовства называется «шабаш». Этимология этого слова непонятна, к еврейскому слову «шабад» оно никакого отношения не имеет. Шабаши справлялись четыре раза в год: на Сретенье, 2 февраля; на Крестовой неделе, 3 мая; на праздник Урожая, 1 августа и в канун Дня Всех Святых, 31 октября. Это были шумные празднества, для участия в которых люди приходили издалека. В промежутках между шабашами маленькие деревенские общины устраивали так называемые еженедельные «эсбаты», где отправлялся древний культ. На шабашах непременно присутствовал дьявол, которого изображал какой-нибудь мужчина, по традиции наряженный двуликим богом дианического культа. Молящиеся поклонялись этому богу, целуя его в «заднюю личину» — маску, прицепленную на ягодицы, под чертовым хвостом. Затем дьявол производил ритуальное совокупление с некоторыми из женщин, пользуясь для этой цели искусственным фаллосом из кости или металла. Потом начиналось пиршество (оно всегда происходило на свежем воздухе, возле священных деревьев или скал), за пиршеством — танцы, а потом сексуальная оргия, смысл которой когда-то, несомненно, заключался в жертве богине плодородия. Ритуал всеобщего свального греха у наших предков, примитивных охотников и скотоводов, почитался верным средством для увеличения поголовья домашних животных. На шабашах обычно царила веселая, раскованная атмосфера бездумного и дикого веселья. Когда участников этих празднеств привлекали к суду, многие из них даже под пытками отказывались отречься от религии, доставлявшей им столько счастья.