Книга Имперский рубеж - Андрей Ерпылев

— Я думал, что раз двадцатый век на исходе…

— Двадцатый век там, — махнул поручик кружкой в сторону крошечного, подслеповатого окошка, мутного от осевшей на стекло влаги. — В Империи. А здесь в точном соответствии с гипотезами швейцарца Эйнштейна — пространство и время относительны.

— Это как?

— Да очень просто! Здесь, в Кабуле, время отстает от санкт-петербургского на два часа. Так?

— Так.

— Значит, на самом деле — лет на пятьдесят. Но чем дальше от нашего посольства — тем глубже в историю мы погружаемся. В Герате, например, уже девятнадцатый век. А в Кандагаре — пятнадцатый, если не дальше…

Еланцев потянулся всем телом, и край простыни соскользнул с мускулистого плеча, обнажив синеватую звездочку заросшего шрама чуть ниже левой ключицы.

— Что замерли, — оборвал себя Еланцев. — Любуетесь моим античным торсом? Предупреждаю, поручик: я к содомии отношусь резко отрицательно…

— Где это вас? — выдавил Саша, не обращая внимания на скабрезность.

— Ах, это! — Герман привычно погладил пальцем ямку шрама. — Да было дело в позапрошлом году по осени… Вот ведь как бывает, друг мой: попадаешь в пятнадцатый век, а стреляют в тебя из оружия века двадцатого. Прошла, слава богу, сия дура навылет, но поваляться пришлось основательно. И здесь, под присмотром Иннокентия Порфирьевича, долгих лет ему, и в Ташкенте…

Дверь распахнулась, и в клубах пара в предбанник ввалилось несколько офицеров, раскрасневшихся с морозца.

— Ба! Поручик Еланцев, как всегда, нас опередил! А почему сегодня не с дамой? Кто сей юноша? — забросали друзей вопросами офицеры, большей частью Саше совсем незнакомые. — Неужто!.. Молчать, Кандеев! Не опошляйте светлых чувств!..

— Разрешите представить, господа! — царственным жестом указал поручик на засмущавшегося Александра. — Поручик Бежецкий!

— Тот самый? Бывший гвардионус? Ну, это дело нужно отметить…

И ароматный чай был тут же незаслуженно забыт…

9

— Извините, вы давно из России?

Саша сперва не понял, что женский голос обращается именно к нему, и по инерции продолжал писать некоторое время. Только мгновение спустя он поднял глаза на даму, присевшую на высокий табурет неподалеку от него.

Стройная шатенка с миловидным, чуть усталым лицом, одетая по местной моде — чтобы были закрыты шея и руки до самых кистей, — смотрела на него с легкой улыбкой.

— Извините?

— Да-да, молодой человек. Я к вам обращаюсь.

В первый момент женщина показалась Бежецкому едва ли не старухой: лет за тридцать, привлекательная, спору нет, но относящаяся к тому типу женской красоты, который ему никогда не нравился. К тому же молодому человеку не терпелось продолжить дневник, и отреагировал он довольно сухо:

— Не имею чести…

— Ах да, я не представилась. Варвара Лесникова. Можно просто Варвара. Или даже Варя.

— А по отчеству? — навязчивая «барышня» уже откровенно раздражала офицера.

— По отчеству? А зачем вам это?

— К незнакомым дамам я привык обращаться именно так, — отчеканил офицер.

— Какой сердитый… — улыбнулась женщина. — Ну, извините, если оторвала вас от дел…

Она отвернулась, и Александр тут же почувствовал укол совести: «Экий вы грубиян, граф! Дама обратилась к вам с невинным, в сущности, вопросом, а вы тут же ощетинились. А этикет? А светское поведение?…»

Заложив тетрадь карандашом, поручик неуверенно взглянул на женщину, изучавшую что-то за витринным окном, подперев подбородок ладонью. Странное дело — она уже казалась ему совсем не такой, как вначале… Изящная посадка головы, длинная шея, рука…

— Извините… — выдавил он из себя сдавленно, кашлянул в кулак и добавил громче: — Извините меня за резкость, мадам…

— Мадемуазель, — игриво стрельнула в его сторону карим глазом женщина.

— Еще раз извините, — вконец смутился офицер.

— Ну что же вы краснеете, поручик? Прямо как девушка…

— Это от солнца… Варвара… э-э-э…

— Просто Варвара.

Дама придвинулась к нему ближе, и до молодого человека донесся легкий запах духов. Совсем таких же, как у Настеньки…

* * *

— Это было… — Саша отвалился на подушки, счастливо глядя в потолок, слабо озаренный светом ночника. — Это было…

— Тебе не понравилось? — Варвара склонила над ним смеющееся лицо, и пряди волос защекотали ему грудь, щеки, нос.

Сейчас, в полумраке, она казалась совсем юной, чуть ли не ровесницей. Ее острые соски касались его груди, будя в утомленном теле новую волну силы.

— Ты что? Как это может не понравиться? — Он вдруг спохватился. — А тебе? Тебе понравилось? Я… это…

— Ты был просто бесподобен… Правда-правда!

— Ты меня обманываешь… Этого просто не может быть…

— Почему? — удивилась Варвара. — Разве… О, какая я дура!.. Я у тебя что — первая?

— Что ты… — Саша засмущался, отворачивая лицо в сторону, будто при таком освещении женщина могла разглядеть краску, залившую его щеки.

Признаться, что она права, было невозможно, просто немыслимо, но это был факт. Саша, как говорится, был девственником и еще никогда, ни с кем… Нет, в беседах со сверстниками он, конечно, был хватом в таких вопросах. Покорителем и разбивателем женских сердец, Дон-Жуаном и Казановой одновременно. Но… Все это было лишь в юношеских мечтах и разговорах. На самом деле единственной особой женского пола, отношения с которой у Саши можно было, положа руку на сердце, назвать интимными, являлась соседская девочка Мотя. Матильда фон Штильдорф, дочь давнего отцовского друга. И восходили сии отношения к тем давним временам, когда обоим «развратникам» было лет по пять-шесть. Да и можно ли назвать суетливую, с сердечком, выпрыгивающим от волнения и страха перед разоблачением взрослыми, демонстрацию детских «прелестей» в укромном уголке за сараем интимными отношениями? Даже с большой-пребольшой натяжкой.

Товарищи по училищу не раз посещали «заведения», особенно нахваливая «салон» мадам Декампье на Галерной, но продажная любовь не влекла Сашу. Ардабьев, правда, как-то затащил туда друга, но атмосфера пошлой вседоступности вызвала у «новичка» такое отвращение, что он стремглав бежал из будуара уже оплаченной вперед «мамзельки», отговорившись срочными делами… А Настя… Настя всегда была для него за гранью плотской жизни.

Варвара поднялась с постели и прошла к столу. Ночник мягким светом очерчивал ее фигуру, словно гениальный кутюрье скрадывая лишнее и подчеркивая нужное. Александр залюбовался этим прекрасным телом, которым только что обладал и сможет обладать снова, стоит лишь протянуть руку… От этих мыслей он почувствовал еще больший прилив сил.