Книга Артефакт - Дмитрий Иванов

– Милый… Ты уже здесь?

– Возможно… – прошептал я. Губы у меня пересохли.

– Иди ко мне, я соскучилась… – томно потянулась она.

Долго уговаривать меня не пришлось. Я быстро скинул с себя одежду и нырнул в ее белую заводь, выстланную из накрахмаленных, благоухающих шафраном простыней. Дальше наше неожиданное свидание проходило в полном молчании. Ни я, ни она не говорили ни слова – слова нам сейчас были не нужны…

Когда мы «спустились на землю» и тяжело дыша раскинулись на простынях, она сразу потянулась за сигаретами, прикурила и для меня. Я отказался жестом руки – раньше слова были мне не нужны, теперь у меня не осталось на них сил.

– Ну как, нашел? – спросила она. У нее, как ни странно, были и силы, и слова.

– Что? – переведя дыхание, спросил я.

– Как что? Деньги, конечно!

– Деньги? Ты о чем?..

Она вскочила с постели будто ужаленная. Встретившись с ней взглядом, я был ошеломлен: в ее глазах клокотала холодная ярость. Я и не подозревал, что моя возлюбленная способна на подобные эмоции, не говоря уже о том, что мишенью для ее ярости могу оказаться я. Всего лишь минуту назад мы наслаждались друг другом, и она одаривала меня таким блаженством, о котором только можно мечтать, а теперь я мог поклясться, что она готова разорвать меня на куски, словно самка скорпиона своего бедового партнера…

– Надеюсь, ты помнишь, что обещал мне? – ледяным тоном поинтересовалась Ольга.

Я усердно пытался вспомнить. Но при чем тут деньги? Какие деньги она имела в виду?.. Из сейфа? Но я ведь не видел ее с тех пор, как… Что-то уже изменилось тут, пока меня не было? Или она о чем-то другом?

– Я тебе что-то должен? – осторожно уточнил я.

Это буквально взорвало ее: она заметалась по комнате, как раненая тигрица. Высокая хрустальная ваза с увядающими лилиями сорвалась с ее туалетного столика и разбилась вдребезги, сметенная полой халата. И она материлась… Она ругалась так, что у меня рот открылся от изумления.

– Я знала, что ты мерзавец! – заключила, в конце концов, она. – Но я думала, что наши с тобой отношения хоть что-то для тебя значат… Выходит – нет… Учти, ты еще пожалеешь об этом…

Ольга собрала с пола мою одежду и бросила в меня:

– Убирайся! – взвизгнула она истерично. – Убирайся отсюда и не смей больше никогда появляться здесь!..

Я находился в полной растерянности. Молча собрав свои вещи, я оделся и направился к выходу, чувствуя себя как побитый пес.

– Ненавижу! – крикнула она мне вслед.

Оказавшись на улице, я вдохнул свежего воздуха, и мне немного полегчало, однако я по-прежнему ничего не понимал. Безусловно, не всегда людьми движет рассудок, – уж скорее наоборот, – но ведь любой поступок должен иметь хоть какое-то основание. Нам еще никогда не было так хорошо вместе, я буквально побывал на небесах, и вдруг – полный распад, хаос, злоба и бог знает что еще… Я так и не разобрался, о каких деньгах, о каком обещании она говорила, и теперь спрашивал себя: почему же я не остался и не добился ответа… Хотя совершенно ясно, что любой мой вопрос был бы встречен еще большим возмущением… Это вдруг напомнило мне ту безысходную ситуацию с Гельманом, когда он обвинил меня в краже. Но какая тут может быть связь, ведь я знаком с Ольгой только тут, только в этой «первородной» реальности… А если нет? Если эта Ольга знакома вовсе не со мной? Тогда получается, что… Бездна, в которую я проваливался, много глубже, чем я думал…

Пока я предавался этим мрачным судорожным мыслям, бессознательно перебирая ногами ночной город и уничтожая сигарету за сигаретой, сам город – возможно, совершенно не мой город – пытался подступиться ко мне, вращая калейдоскоп уличных звуков и огней. Но я целиком ушел в себя, совершенно игнорируя все эти признаки жизни, словно на мне был невидимый скафандр, ограждающий меня от мира.

Впрочем, «скафандр» этот продержался на мне не долго: я отгородился от мира, я не доставал мир, но в конечном итоге мир достал меня. Видно, так уж он устроен…

– Эй, черножопый! – донеслось сзади.

Я обернулся: группа худосочных юнцов, бритых наголо и сплошь затянутых в черную кожу, подтягивалась ко мне, словно стайка утят, спешащих за своей мамой-уткой. Правда, они ощерились на меня и старались глядеть воинственно: кто исподлобья, кто наоборот – нарочито задирая голову в надменном кураже… Так трогательно… а в руках у них были стальные прутья…

– Интересуешься расцветками задниц? – вполне доброжелательно спросил я у самого рослого из них, который остановился чуть впереди остальных – видно, главный…

– Интересуюсь, – напористо откликнулся он.

Кто-то из его свиты хохотнул, но тут же заткнулся под его яростным взглядом.

– Шутник, да?.. – снова повернулся он ко мне. – Посмотрим, как ты будешь шутить, когда я тебе этот прут в задницу засуну.

– Да не черножопый он, Колян, – примирительно вмешался один из его приближенных. – Завязывай – наш он, сам не видишь, что ли?

Но Колян, похоже, не желал признавать свою ошибку, и, сдается мне, тут он был прав: «нашим» я для него не был. Судя по всему, претензии ко мне заключались в том, что я не был блондином, однако Коляну казалось, что этого достаточно, да и мне, в общем-то, тоже. Я ведь таких ублюдков, ориентирующихся в жизни по цвету задниц, и в Сомали встречал, только белоснежные ягодицы Коляна там бы не прокатили за элитные…

– Че-то я сомневаюсь… – раздумчиво сказал Колян, глядя на меня в упор и, как ему, вероятно, казалось, пронизывающе.

Я знал, чего он добивался. Он рассчитывал увидеть мой страх – это был бы отличный знак для его «проницательной» натуры. Тогда бы он смог принять верное решение: оно бы в любом случае было верным, как бы он тогда ни решил. Но я не давал ему повода принять решение. Наверно, я был слишком самоуверен или слишком отстранился от реальности, которая рвала меня на части…

Я смотрел на этих мальчишек и думал совсем о другом. Непримиримость нашего маленького противостояния пролегала для меня гораздо глубже, чем для них, и глубже, чем они могли себе вообразить. Однако я видел в них все то, что прорастало когда-то и внутри меня, когда во мне бушевал первозданный огонь юности, неутолимая жажда быть, стать, определиться в этом запутанном и противоречивом мире, погрязшем во лжи, беззаконии и равнодушии. Эта кипящая энергия новой жизни, порожденная неприятием такого мира, готовая в любой момент вырваться наружу, – проложить своим огнем новый, честный, ясный, справедливый путь и… устаканиться через пару-тройку лет, застыть в какой-нибудь нелепой форме вечного злобного бормотания, сгинуть в тюремной мясорубке или иногда – прийти к чему-то настоящему…

Пока это лирическое отступление проигрывалось в моей опустошенной безумной ночью голове, и я едва не пустил слезу по поводу своей безвозвратно ушедшей юности, эта самая голова едва не оказалась раздробленной банальным железным прутом: им же не видно было снаружи, что за чудесные, полные умиления мысли в ней прорастают…