Книга Вслед кувырком - Пол Уиткавер

Таким образом, в данный конкретный момент и в данной конкретной игре Джек иногда играет шестью персонажами: тремя реальными и тремя в Сети, а Джилли порой приходится жонглировать десятью — но недолго, потому что Полярис еще не набрала достаточно опыта, чтобы поднять свой уровень, а вместе с ним псионические способности (изначально для всех классов мьютов они определяются суммой пяти шестигранных костей, а для нормалов — двух) достаточно высоко, и пока не способна управлять и физическими, и виртуальными телами пяти объектов, даже при их согласии. Напряжение это огромно: каждый мьют, которого она виртуализует в Сеть, сжигает баллы псионических возможностей, а когда она объединяет всю пентаду в гештальт, расход еще больше. Когда кончаются псионические баллы, связь с Сетью истончается, ее становится труднее и опаснее поддерживать. Если уходит треть псионических баллов Полярис, Джилли должна в начале каждого тура решить, будет она поддерживать связь тельпицы или разорвет. И с каждым туром, когда она решает держать Полярис на связи, она должна делать прогрессирующе высокие спасительные броски на двадцатигранной кости, а если у нее один такой бросок не выйдет, связь прерывается автоматически, Полярис получает и физическую, и псионическую травму — жизненные показатели тоже падают, иногда до смертельного уровня, потому что ментальная сила тельпов компенсируется физической слабостью (тельпы для определения изначальных показателей свойств силы и телосложения бросают две шестигранные кости, а для определения баллов жизни — три кости; персонажи других рас — четыре, иногда пять). Тельпы высокого уровня умеют поддерживать в Сети большее число желающих и не желающих субъектов более долгое время и с меньшими затратами, а еще — захватывать контроль над физическими телами и создавать субвирты виртов. Но Полярис добралась только до четвертого уровня, и за пределами основных телепатических способностей, свойственных ее расе, она практически ограничена умением виртуализовать членов своей пентады, при этом формировать и поддерживать гештальт мьютов, а также — если кости ей улыбнутся (что, должен признать Джек, происходит довольно часто) — иногда создавать субвирта.

Что Джеку кажется самым странным и удивительным в «Мьютах и нормалах» — так это то, что, несмотря на всю сложность: частые броски костей с разным числом граней и почти оккультные таблицы, по которым определяется даже не исход события, а происходило вообще такое событие или нет, огромное количество и разнообразие ситуаций, которые могут возникнуть между игровым и неигровым персонажем в придуманном мире, чьи глубинные тайны неизвестны даже его создателю, кропотливая работа вычерчивания надежных карт только по словесным описаниям Мастера того, что видят персонажи в конкретный момент плюс еще дополнительная трудность слежения за виртами, идущими квазинезависимыми путями игры в Сети, — несмотря на все это и многое другое, что превращает описание игры в непроницаемые изощренные арканы, отпугивающие непосвященных (Билл послушал объяснения Джека и Джилли минут пять и заявил: «Рассчитывать на счетах свой подоходный налог, ожидая в приемной дантиста — и то куда увлекательней», и столь же решительно, хотя и не так красноречиво, реагировала Эллен)… так вот, несмотря на все это, «Мьюты и нормалы» — без вопросов — самая захватывающая из всех игр, в которые Джеку приходилось играть. Ни одна другая игра не захватывала его воображение столь сильно и не казалась такой волшебной — и при этом такой реальной.

Когда Джек держит в руке карточку Чеглока, или Феникса, или Халцедона, чтобы посмотреть, что там написано, или добавить или изменить запись, воображение пробивается сквозь чащу карандашных цифр и слов, через изгородь тоненьких синих строчек к идущей на той стороне жизни. Не то чтобы он видел этих трех мьютов каким-то дурацким зрением другого измерения… хотя может их отлично описать, и не только благодаря иллюстрациям на коробке и в книге правил. Чеглок — высокий и, по меркам нормалов, худой, даже изможденный, с плюмажем на шее, как у сойки, а на голове развевается гребень из перьев, будто ирокез у панка — развевается всегда, когда Чеглока что-то волнует, а это бывает часто. Феникс — безволосый, черная кожа изрыта трещинами, пылающими, как жилы магмы, а Халцедон — живая статуя, вытесанная из гранитной глыбы, слабые глаза глубоко сидят в морщинистом как камень лице, прикрытые от безжалостного наземного света парой черных очков, как у Стиви Уандера. Но Супермена и Шерлока Холмса Джек тоже мог бы описать, и это вовсе не значит, что они существуют независимо от его способности их себе представить. Тут другое. То, что он чувствует за картами или посредством карт, это что-то посильнее. Такое, что он представляет себе, а не создает воображением.

И даже Джилли, обычно из них двоих более скептичная, признает за этой игрой какую-то странную убедительность. Поскольку близнецы так часто осознают свое существование под углом к той плоскости, которую они полушутя называют «Страной Одиночек», идея других миров рядом для них не слишком чужда. Иногда ночью, когда они лежат в параллельных вселенных в своих койках, а запах травки и мешанина неразборчивых голосов доносятся сквозь открытое окно с верхней террасы, где дядя Джимми и Эллен делят свою тайну, о которой до вчерашнего дня никто и не подозревал, Джек и Джилли лихорадочно обсуждают массу абсурдных вопросов, как первокурсники колледжа — философию, все вполне серьезно и притом так умозрительно, что всерьез они это принимать не могут. Например, допустим, что Чеглок и все прочие где-то существуют, в какой-то форме. Зависит ли их судьба в этом «где-то» от перестука костей на столе для пикников в доме Дунов? Или же наоборот: их мысли, действия или желания каким-то образом управляют выпадением граней на костях в этом мире? Существовали ли мьюты и нормалы до того, как появилась игра, или игра их вызвала к жизни, словно какой-то магический обряд? Если верно первое, то не они ли вложили в мозг дяде Джимми идею «Мьютов и нормалов», как могла бы Полярис тайно вложить мысль в мозг нормала? А если да, то для какой цели? Или их притянула игра — точнее, идея игры. — инстинктивно, как мотыльков и прочих ночных насекомых тянет к окнам веранды на свет шестидесятиваттной лампочки над столом, где дядя Джимми выглядывает из-за барьера, сложенного из коробок, скрывая глаза за темными линзами (чтобы не показывать красноту, свидетельствующую о травке, которую он любит покурить перед игрой, а Джек и Джилли делают вид, будто не замечают этой привычки, как не замечает дядя Джимми исчезновений сигарет из своих заначек), а они ждут, пока дядя Джимми начнет объявления.

— Ладно, — говорит он, отпивая «Будвайзер» из бутылки, первой за вечер. Обычно сеансы игры тянутся несколько часов, или столько, сколько надо дяде Джимми, чтобы выпить всю шестерку бутылок, а за это время в мире игры могут пройти и мгновения, и целые месяцы. — Если я правильно помню, до того, как нас так грубо прервала Белль, вы решили запрятаться на ночь в заброшенном доме. Так?

Вопрос риторический. Несмотря на травку и пиво, ещё никогда не бывало, чтобы дядя Джимми хоть что-то забыл из прошлого сеанса игры. Во всяком случае, когда Джек и Джилл пытаются втереть ему очки, он их ловит, хотя это не значит, что они не будут продолжать свои попытки. Уж в этом смысле они точно пошли в отца. Вообще-то всегда есть шанс, что дядя Джимми проверяет их память, пытаясь сам втереть им очки — в конце концов, он ведь брат Билла. Ну, наполовину — по отцу.