Книга Имперский Грааль - Наталия Ипатова

— Коньяк, — сказала Абигайль, сердобольная, как акула, — будешь?

* * *

— Мари, взгляните, какая интересная вещица!

Ну что там у нее опять? Тяжко вздохнув, Мари без зазрения совести позволила себе закончить сиюминутное дело: она как раз разбирала лабораторную центрифугу и складывала пробирки в стерилизатор. Привыкнув к ученой даме, она уже позволяла себе подобные вещи. В конце концов, кто кому тут больше нужен?

У Мари Люссак случилась ужасная ночь. Один взялся дверью на нее хлопать, а второй решил, что ее нельзя оставить одну, и ни один шаг от нее не зависел.

Детскую истерику Брюса и его убийственные взгляды она бы еще как-нибудь перенесла: расслабилась, применила бы психотехнику… да просто свернулась бы клубком на койке и перемолчала бы, а за ночь все что угодно встанет на место. Жизнь — устойчивая штука, центр тяжести у нее низко. Покачает и перестанет. Чтобы у тебя вышло что-то путное, делай это сама. Не предадут. Зависимость от чужой воли сплошь да рядом оборачивалась нерешительностью, непрофессионализмом, бессмысленными ритуальными плясками вокруг да около. А ведь решения должны быть верными, горизонты — широкими, взгляд — незамутненным. Тогда и дорога будет прямой. Трасса для чемпиона.

Второй ее сломал. Ну почти. Ушел бы сразу — она бы не расстроилась, может, даже не заметила, что он был, окруженная нерушимыми стенами воздуха, оберегающими ее личность от чужих локтей. Тогда, уткнувшись лбом в стену, она могла бы думать о нем, и эти мысли, хорошие, вытеснили бы другие. Все удается, когда опираешься на хорошие мысли. А так пришлось тратить силы, чтобы сдержать беспорядочный истерический монолог, а потом они взяли и неожиданно кончились, и он понял только, что она несчастна и что лезть туда не надо, и напоил ее чаем.

Свои осколки Мари обычно собирала сама и склеивала так, что никто швов не видел. Будто и не билась никогда. Правильная дочь всемогущего отца. Да, а что? Вам тоже хочется? Подумаешь, целовалась на танцах. Или тут, на Надежде, это не принято? Между прочим, кто мешал Брюсу оказаться в нужном месте в нужное время?

Да их и в темноте не спутаешь!

Как странно. Как может часть быть настолько больше целого? Брюс против него — кусок непропеченного теста.

Ночь оказалась без сна. Сто раз Мари вставала попить воды, натыкаясь в темноте на углы и все тасуя в уме эти две карты. Ощущение присутствия мужчины осталось, словно он был всем и придавал смысл всему Так вот кто ты такой, мой Хозяин Вод.

Он сделан для меня! Нельзя недооценивать Шебу.

В этом ли дело? И если в этом, то — какая разница?

Вся наша биохимия замкнута друг на друга, но если так, то было абсолютно предопределено в какой-то правильный миг сомкнуться рукам, встретиться глазами, губами? А целоваться он умеет, ахх.

Ну… и зачем мне это надо?

Не имеет никакого значения это твое «надо — не надо». Это стихийная величина, константа, вроде графика приливов или периода обращения. Она не зависит от «надо», ты вынуждена приурочить к ней свои ритмы и выучиться с ней жить, обратить свою слабость в свою же силу. Есть вещи, противиться которым невозможно. Надо просто сделать их частью себя. Опереться и оттолкнуться. И жить.

Стальная девочка в поисках силы. Я знаю о силе все.

А у Игнасии посреди стола горсть кристаллов, похожих на детские кубики из набора развивающих игр до года. Красивый жемчужно-серый цвет, правильная форма. Одна грань сколота или сошлифована, внутренность прозрачна как вода. Игнасия Монти глядится в нее, а оттуда в ответ смотрят две маленькие перевернутые Игнасии.

Вот, казалось бы, человек, творящий прикосновением обитаемые миры. Чего еще она не знает о жизни? Откуда в ней способность удивляться и уверенность, что другие счастливы удивиться вместе с ней? Ибо цинизма в Игнасии Монти нет ни на грош. Кристаллы днем принесли геологи, решив почему-то, что лаборатория белка — самое подходящее для них место. И с чего бы вдруг ученая дама Монти с ними согласилась?

— Что кажется вам здесь самым странным?

— На первый взгляд? Ну… удвоение отраженной картинки?

Едва ли это правильный ответ. Кристаллы с двойным лучепреломлением хоть и редки, но все же ничего «удивительного» в них нет. Они широко используются в технике. Например, в прыжковых двигателях и устройствах гиперсвязи. Нет ни малейшей причины затаивать дух.

— Начнем с того, что это макромолекулярное соединение. Ну и что, скажете вы, и будете правы. Нынче никого не удивишь синтетическими алмазами.

— Но?… — Мари невольно улыбнулась.

Не то чтобы она западала на чужой азарт, однако в некоторых вещах ученая дама была как тот ребенок, кто унаследует Царствие Небесное. Восторженна и невинна. И это вот главком армии, ведущей войну миров?

— Современной девушке не следует объяснять значение слова «нуклеотид»?

Девушке, проработавшей без малого год в лаборатории белка бок о бок с миз Монти, — уж точно не следует.

— Вы хотите сказать, это генетическая структура?

Если так, то Мари понимает значение этой находки. Это был бы первый местный код, а значит — местная форма жизни. Если мы не позволяем ему эволюционировать своим путем, это вовсе не значит, что мы не должны его изучить. Напротив: врага нужно знать в лицо.

— В некотором роде так, — сказала миз Монти, — но что такое ген. В гене тысячи — миллионы! — нуклеотид, а тут не более трехсот.

— Это останки? — спросила Мари. — Ну, то есть жизнь тут когда-то была?

Все знают, что такое белок. После гибели организма молекулярные цепочки распадаются. Зная закономерности системы, можно вычислять возраст останков. И наоборот. Это азы судебной и археологической космомедицины.

— Можно было бы это заподозрить, если бы на Авалоне нашлись хоть какие-то следы цивилизации.

— Мы до сих пор не знаем, что скрывают аномальные зоны, — возразила Мари. — Авалон — планета-загадка.

— Душенька, они всегда — загадки. По крайней мере кажутся таковыми. Слово «Авалон» пахнет яблоками, подвигом и смертью.

— И бессмертием.

— И бессмертием, — задумчиво повторила миз Монти. — Вы ведь с Зиглинды, дитя мое? Именно вашу планету общественная философская мысль сопрягает, знаете ли, с бессмертием. По крайней мере, вы знаете, чем оно пахнет.

Деньгами и страхом.

— Цивилизация такого уровня, что могла бы укрыться от нас под ионным зонтиком, должна была бы оставить следы по всей планете. Мы бы их не пропустили. А если деятельность чужих не воспринимается нами как сознательная и направленная на преобразование мира, то мы и разума в них не признаем. Можем стоять с ними нос к носу и не видеть друг в дружке конкурентной формы жизни.

— Так в чем же прелесть этих кристаллов? С точки зрения лаборатории белка или, быть может, философии?