Книга Хитник - Михаил Бабкин

– Вот же наглый какой, – возмутился Глеб. – Это всё равно, что у раззявы чемодан на улице спереть и неспешно уйти прочь, весело заявляя встречным прохожим: «Граждане, дивитесь, а я чемоданчик у вон того лоха спёр! Экий я ловкий».

– Похоже, ты знаешь жизнь, – с уважением сказал гном. – И с чемоданными раззявами, поди, знаком? В смысле, никогда подобных глупостей прохожим не говорил, гы-гы, – Федул ткнул локтём в бок засмущавшегося парня. – Давай уж, начисляй по стаканам, знаток ты наш, – Глеб начислил по половинке, подумал и долил до краёв: за хорошую байку не грех и по полной!

– Век живи, век учись, – назидательно молвил бабай, выгребая хлебной корочкой остатки сайры из банки. – А я-то ничего подобного и слыхом не слыхивал. Не преподают у нас древнюю историю, понимаешь, за полной её ненужностью… Наши университеты всё больше по жизневредительским наукам профилируют: как унижать, как давить психологически, как пытать. Как, в конце концов, убить – тихо, без лишних телодвижений и хлопот.

– Модя, ты – социально опасный тип, – торжественно возвестил гном. – С чем тебя и поздравляю. Потому как мы тут все, гы-гы, социально опасные, – Федул потянулся было за стаканом, но тут Модест тяжело вздохнул и, пустив скупую нетрезвую слезу, сообщил такое, отчего и гном, и Глеб оторопели:

– В том-то вся беда, что я – добрый, отзывчивый и социально неопасный. За что и находился в городском парке на длительном испытании, злобу вырабатывал! Но не получилось, не выработалось… Нет, не выйдет из меня настоящего, профессионального бабая. Не люблю я всего этого, – Модест насморочно хлюпнул носом, схватил стакан и махом выпил налитое, словно пожар в себе затушил.

– Ух ты, – гном озадаченно поскрёб в бороде. – Бабай, который не хочет быть бабаем? Дожились… – и тоже, не задерживаясь, потушил в себе пожар.

– Модест, а что ж тогда ты любишь? – Глеб закусил выпитое колбасно-сырковым бутербродом. – Я безо всякого, просто интересно.

– На губной гармошке играть люблю, – стесняясь, признался бабай, – всякие народные песни. Которые красивые и жалостливые.

– Ну-ка, ну-ка, – обрадовался гном, – маэстро, изобрази чего-нибудь! Нам сейчас как раз не хватает хорошей, умной песни. Чтоб, значит, от души, по полной программе.

– Дык, запросто, – Модест, не ломаясь, достал из кармана ватника губную гармошку, большую и блестящую, явно китайского производства. Бабай продул лады, вытряс из музыкального инструмента всякие крошки-песчинки, объявил: – Народная песня нерусской группы «Квин» под названием «Ху вонтс ту лив форева», – и, поднеся гармошку ко рту, заиграл.

Играл бабай великолепно, прям таки виртуозно: Глеб не ожидал, что на подобном инструменте, пусть и ширпотребовском, можно выдать столь сложную мелодию.

Федул, пригорюнясь, чертил пальчиком по мокрому от пролитого вина столу, слушал и откровенно страдал; Глеб же обдумывал, с каких это пор песня из фильма «Горец» стала народной.

– Чего тут размышлять, – подал голос Хитник, – коли масса пиплов обожает ту песню, значит, она и есть воистину народная! Эх, хорошо ведь, стервец, выводит, заслушаться можно… Кстати, то, что рассказал Федул о хаке Парисе, вовсе не байка! Это, поверь мне, исторический, реальный факт. Только у вас, обычников, он трактуется совершенно по другому… Да и то, много ли понимали в те времена люди в маго-системах! Услышали что-то краем уха от случайного болтуна-магика да и переврали историю по-своему, по понятному.

Между прочим, одну из древних версий «Эппл-магинтоша» – упрощённую, адаптированную для простых, не магических задач – лет тридцать тому назад где-то раздобыли двое предприимчивых обычников из этой… мм… из Силиконовой Долины. Наверное, прикупили у какого беспринципного хака, обычное дело! В общем, раздобыли, заточили под ваши обычниковые нужды и пустили в производство. Даже афродитин логотип с яблоком оставили, не побоялись огласки, эхе-хе… Выходит, не только мы у вас что-то берём, но и вы у нас – тоже.

– Ну ты сравнил, – обиделся Глеб, – вы-то у нас о-го-го сколько утаскиваете! А нам от вас всего лишь какие-то древние яблочные огрызки… Неравноценный обмен, нечестный.

– Ба! – удивился Хитник, – а ты хоть понял, о чём я тебе толковал, о каких ребятах и о какой Силиконовой Долине?

– Нет, – гордо отрезал Глеб. – Не понял и понимать не хочу. Но мне за державу крайне обидно! За всё наше обездоленное человечество.

– А… э… – мастер-хак не нашёлся, что сказать.

Модест закончил играть, утёр шапкой вспотевшее лицо, глянул вопросительно на слушателей, мол, как? Понравилось?

– Растрогал ты меня, чесслово, – всхлипнул гном. – Эть как жалко мужика-то! Говорят, он сейчас совсем никакой, в Центральном имперском госпитале, на искусственном дыхании, сердцебиении и почковании находится. Укатали сивку крутые горки! Прям натурально беда, охо-хо.

– Кто – на почковании? – не понял Глеб. – Ты о ком?

– Дык, шотландец Коннор Маклауд, – пояснил Федул, вытирая липкие пальцы об свитер, – а ты как думал, тысячи травм, несовместимых с жизнью, не считая миллиона попроще… Это тебе, брателло, не кошка чихнула! Да-а, плохо быть навсегда бессмертным и при этом неизлечимо тяжелобольным.

– Тогда предлагаю выпить за выздоровление знатного горца, великую группу «Квин» и мир во всём мире, – решительно потребовал Глеб. – Чтобы, значит, всем было хорошо! А особенно нам, здесь присутствующим, – он, не жадничая, разлил вино по стаканам, при этом пару раз ненароком промахнувшись; Модест лишь огорчённо крякнул, наблюдая за бесхозно растраченным добром.

– Всемерно поддерживаю, – одобрительно кивнул гном, поднимая наполненную «с горкой» посудину. – И расширяю тост: за всех нас и Империю! Ура, брателлы!

– Ура! – с воодушевлением крикнули Глеб и Модест; трое брателл чокнулись стаканами и незамедлительно выпили. После чего Глеб вдруг почувствовал, что – всё. Что дальше пьянствовать ему никак нельзя, иначе последствия будут самыми пренеприятными.

– Народ, – заплетающимся языком произнёс Глеб, – чего-то мне не того, совсем головой отъезжаю… я баиньки пошёл, – он увалился на груду топчанных одеял и почти сразу уснул. Последнее, что услышал Глеб, было сочувственное бабая: «Эх, молодой, организмом не тренированный» и рассудительное Федула: «Модя, зато нам вина больше останется».

Дальнейшее происходило без участия Глеба, хотя он иногда просыпался от шума и, с испугом глянув по сторонам, тут же засыпал – гном и бабай продолжали веселиться, не обращая внимания на спящего парня, уж гуляли так гуляли! Отрывались по полной программе.

Глебу запомнились играющий на губной гармошке Модест и пляшущий вприсядку, вокруг стола, Федул с нанизанными на рога пластиковыми винными пробками; запомнился висящий над магошарами нематериальный экран с объёмным изображением крайне фривольного содержания, экран, с которого доносились стоны и крики «Дас ист фантастиш!»; ещё запомнился Федул, азартно подбадривающий актёров громким свистом в два пальца… А дальше Глеб ничего не запомнил, потому что гном с бабаем наконец-то угомонились, устав пить и буянить; парень уснул крепко-накрепко.