Книга Евпатий Коловрат - Лев Прозоров

— Оклемался, — проворчал Роман, улыбаясь от уха до уха. — Роман то, Роман се… сыскал себе отрока! И спрашивать не надо. К царю ихнему едем. А стол да девок там поглядим. Только вот молю и Христа с Богородицею, и ваших идолов, чтоб девки не в мужиков страхолюдством пошли. Мне ж столько вовек не выпить!

Захохотал помолодевший Чурыня, захохотал Роман, и Перегуда, и Игамас, снова утиравший связанными руками слёзы, и даже Налист, очнувшийся от горячечного забытья, слабо смеялся. Стражники зло глядели на них раскосыми глазами, но молчали.

— А что остальные? — спросил вдруг Чурыня, оглядывая сани, сколько позволяли оковы на руках и ногах, прижимавшие их к деревянному пялу.

— Меня, Чурыня Ходынич, и не спрашивай, — открестился Роман, пряча глаза. — Как меня поганые дверью приветили… жизнь мне та дверь спасла, стрелами меня не накрыло — да и всё. А как прочухался да из-за двери выскочил, так тут меня снова попотчевали — тогда уж булавою по темечку.

— Нет их, старшой, — глухо выговорил Перегуда. — Там всех стрелами и положили. Нам тоже перепало… мне в руку, да в плечо, голядину нашему ухо отсекло да ногу пробило, а тяжелей всего вятичу пришлось. Из него четыре стрелы вытянули. Да ладно, живы — и то слава Богам.

— Смерть на бою — тоже не для жалости, — жестко промолвил Чурыня.

— То так, — кивнул Роман. — «Дивно ли, если муж погиб на войне, умирали так славнейшие из прадедов наших». Володимер Всеволодович, Володимерский государь, сказал, Мономах назвищем. Хоть и володимерский, а сказал добро.

— Володимерских не трожь, удалой… — подал посушавший голос Перегуда.

— Да тю на тебе, кто ж вас трогает…

— Ладно! — оборвал их разговоры Чурыня. — Давайте-ка спать покуда… завтра день будет нелегкий, выспаться надо хорошо. А мне последнее время что-то на солнышке спится плохо. Голова после тяжелая, и во рту как воронья стая нагадила…

И он криво усмехнулся…

Утро вновь разбудило его раскаленной белизной.

Ну что ж, Светлый и Тресветлый, если Тебе нравится эта игра — потягаемся еще раз…

Шум с дальней окраины лагеря Непобедимый расслышал издалека. Этот час он посвятил трапезе — простой, как и подобает монгольскому воину. Ему доводилось вкушать изысканных яств на пирах в белом шатре, но для себя он по-прежнему не знал ничего вкуснее зажаренного на углях мяса — хотя зубы его нынче были уже не те, и мясо приходилось пластать ножом на тонкие полоски.

Он даже не успел выговорить «Найма…», как сын уже оказался у дверей чёрной юрты, отдавая приказы чёрным нукерам.

Пёс-Людоед успел расправиться только с четвертью своего куска кобылятины, как с улицы вбежал и рухнул ничком нукер в чёрном чапане.

— Дозволит ли Непобедимый…

— Говори… — буркнул, проглатывая мясо, одноглазый.

— Это цэреги темника Бурундая, о Непобедимый…

Старый полководец испытал чувство, схожее с тем, как бывает, когда пытаешься жевать расколотым зубом — впрочем, как почти всегда, когда слышал это имя.

— …Они привезли пленного мангуса!

— Что?! — не дожевал снятый с ножа кусок Непобедимый, наспех вытирая руки о штанину.

— Мангуса, о Непобедимый! Бурундай пленил мангуса, из тех, что поднимают мертвецов. Его везут к белому шатру!

Смотреть на пленённое Бурундаем чудовище собралось, было впечатление, полкошуна. Четверо урусутов, валявшихся на санях рядом с ним, были обычными людьми. А вот главный пленник и впрямь напоминал тварь из царства Эрлиг-Номун-хана, только, скорее, не мангуса — ни встрепанной рыжей гривы, ни венца из черепов, ни вывернутых мясистых губ и распирающих пасть клыков, ни свисающего на колени волосатого брюха, — а отрыгнутого им полупереваренного грешника. Чад жареного мяса у саней стоял едва ли не более сильный, чем в чёрной юрте.

— Что тут творится, вы, отрыжка болотных жаб?!

При приближении Пса-Людоеда в окружении не скупящихся на плети чёрных нукеров толпа быстро поредела. Сотня охраны повалилась с коней плоскими лицами в снег Непобедимый отыскал глазом сотника.

— Что ты тут устроил, ублюдок крота и жабы?! — Плеть со свистом рассекла воздух. — Решил всему войску показать, что в лесах и впрямь водятся страшные чудовища? Помогаешь урусутам запугивать наших цэрегов? Отчего ты не бережешь свою красную жизнь толщиной с нитку?!

После этих слов Непобедимого последние любопытствующие внезапно вспомнили, что у них есть дела в других частях лагеря, и поспешили к ним, кто пешком, кто верхом.

— Это был приказ темника Бурундая, о Непобедимый. Покорный слуга Джихангира готов ответить, если выполнял его неправильно.

Непобедимый пожевал сухими губами и, развернув пузатого конька, казалось, раздавшегося вширь под тяжестью его тела — рослых долгоногих коней, на которых ездил Джихангир и сиятельные ханы, полководец не признавал — кинул через плечо:

— Поезжай за мною, сотник. И набросьте что-нибудь на него!

Одного из нукеров он отправил вперёд с распоряжением поставить рядом с чёрной юртой еще одну, окружив ее усиленной охраной

Тем временем с сожженным лицом урусутского мангуса, прикрытым теперь накинутой на брусья, на которых он висел, попоной, творилось нечто, что напоминало о возведении юрты.

Вот разворачивается остов.

Вот он обрастает мягкой плотью войлоков.

И наконец, и пересечения остова, и мягкие бугры войлока обтягивает, как кожа, ткань.

Так и тут, на почти обнажившейся кости вспухли бугры наполняющейся кровью плоти, подернулись серой паутиной сухожилий, а после стали обрастать кожею.

Непобедимый вдруг понял, что мангус смотрит на него.

Мангус заговорил.

— Что он говорит? — не отрывая взгляда единственного глаза от синих глаз мангуса, Непобедимый закусил редкий седой ус. — Эй, сотник?!

— С позволения Непобедимого — темник не дал нам толмача.

— Тебе сказали, — вдруг раздалось рядом по-кипчакски. Говорил лежащий на санях урусут. — Тебе сказали, кривой, — хочешь так же? Хочешь выздоравливать после любых ран? Хочешь отрастить новый глаз и новую руку взамен сухой? Подставь горло. Я тебя укушу, и станешь таким же…

Непобедимого передернуло. Он отвел взгляд и сжал бедрами ребра конька, посылая его вперед.

— Эй, куда же ты? Куда бежишь?! — донеслось сзади. Непобедимый, не оборачиваясь, подал знак здоровой рукой. За спиной несколько раз просвистела плеть, и глумливый голос замолк.

Джихангир явил свой светлый лик слуге своему после обеденной трапезы — он, как видно, не счел появление плененного мангуса достаточным поводом для того, чтобы прервать ее. Непобедимый выбежал встречать ученика наружу, опустился на колени в снег у порога черной юрты. Рядом так же опустился на колени, склонил к снегу голову в черной шапке Найма. Первыми посыпались с коней синие нукеры. Двое, опустившись на одно колено, обнялись, уложив головы на плечи друг друга, у самого стремени Джихангира, рядом с ними встал на четвереньки третий, и четвертый упал в снег ничком.