Книга Мама мыла раму - Татьяна Булатова

– Андрей… – словно между делом проговорила Елизавета Алексеевна. – Андрей, Катенька, на даче с одноклассниками. Любовь у Андрюшки моего, – пояснила она отсутствие сына гостям и предложила располагаться как дома.

«Ну вот, привезла девочку в Москву…» – мысленно застонала Антонина Ивановна. Катька же не подавала виду и даже попросила тетю Лизу провести экскурсию по квартире. Елизавета Алексеевна, естественно, не подозревавшая о тайных планах девочки, с удовольствием согласилась.

– Это холл, – произносила Андреева будоражащие Катькино ухо слова. – Эркер здесь так неудачно выглядит, но ничего не поделаешь, архитекторская находка.

Катя присела на банкетку, задвинутую в угловое пространство эркера, и огляделась: размеры квартиры были впечатляющими – такого девочка никогда не видела, если только в кино, да и то вряд ли. Высокие потолки, геометрический рисунок дубового паркета, золотой накат на стенах и, главное, простор, о существовании которого владелец двухкомнатной хрущевки мог только догадываться.

Елизавета Алексеевна любила демонстрировать гостям из провинции свое скромное жилище. Наблюдая за их реакцией, Андреева вырастала в собственных глазах в монументальное создание скульптора Мухиной. Это ощущение придавало Елизавете Алексеевне античной стати: расправленные плечи, особый поворот головы, движения плавные и одновременно значительные. Генеральша, не меньше.

Катька ходила за хозяйкой хвостом и старалась запомнить любую мелочь, чтобы воспроизвести ее потом, в будущем, в такой же квартире на такой же улице в такой же Москве. Другого теперь она не хотела.

Квартира недалеко от стадиона «Лужники» поистине являла собой заколдованное царство, опрокидывая с ног на голову все то, что казалось девочке очевидным и непреложным. Сухая, как цапля, тетя Лиза превращалась в этих стенах в представительницу королевской фамилии, а моложавая фигуристая мама казалась какой-то маленькой и несуразной. А ведь дома все было с точностью до наоборот.

– Дальше будешь смотреть? – вернула Елизавета Алексеевна застывшую на банкетке Катьку в реальность.

– Буду, – подтвердила гостья свою заинтересованность и поспешила за хозяйкой.

– Это кухня, – показывала тетя Лиза на закрытые двери. – Там ничего интересного.

Вот в этом она, естественно, ошибалась. Интересного в кухне было больше чем достаточно. Как это ни странно (Катька потом много об этом думала), там оказалось очень грязно. Плита и прилегающая к ней столешница были покрыты толстым слоем желто-коричневого жира, превратившегося с годами в своеобразное лаковое покрытие. На стене висели непромытые кухонные доски, потрепанные временем и жирными руками полотенца, а также много всякой всячины, назначение которой было туманно. Но больше всего Катьку впечатлили большие жестяные банки из-под чая, рядком выставленные на подвесных тумбах. Украшенные растительным орнаментом, местами потертые и поцарапанные, они служили истинным кухонным украшением: индийские танцовщицы в сари со знаменитой родинкой на лбу; украшенные золотой сбруей и драгоценными камнями слоны с цветочными гирляндами на мощных шеях; вокруг них парят солнечные птицы с причудливыми хвостами; вдалеке виднеются позолоченные крыши индийских храмов, у входа в которые сидят ослепительные драконы. Чудо! Чудо! Чудо! Вот бы одну такую, да Катьке, и чтоб тоже стояла на кухне и глаз радовала.

Летели дальше: это ванная, это туалет (тетя Лиза назвала его странным словом «уборная»), это столовая. Это моя спальня, а это Андрюшина комната.

«Наконец-то!» – обрадовалась Катька и замедлила шаг.

– Можно? – вежливо поинтересовалась девочка, придав лицу ангельское выражение.

– Конечно! – гостеприимно распахнула дверь в сыновнее логово хозяйка квартиры.

Завороженная девочка вошла в жилище прекрасного принца в надежде обнаружить в нем хоть что-нибудь, что убедило бы в особом отношении к ней, приехавшей издалека. Но тщетно: никаких следов. Ни фотографий (да и откуда бы они взялись), ни торчащих отовсюду конвертов, на которых ее же рукой был бы написан адрес, никаких намеков на то, что ее здесь ждали, что о ней здесь думали. Обстановку комнаты вряд ли можно было назвать аскетичной, кровать юноши не напоминала походную кровать Александра I, увиденную Катькой в прошлом году в Екатерининском дворце. Книжная полка ничего общего со знаменитой пушкинской библиотекой не имела: несколько книг из серии «Библиотека фантастики», несколько номеров журнала «Смена», учебники, покрытый пылью кубик Рубика. Стояла какая-то техника, по уверению мамы, «точно, импортная», но до нее девочке не было никакого дела. Она искала иное. И нашла: под оргстеклом, которым был покрыт письменный стол, лежали фотографии: Андрей, Андрей, Андрей, какие-то парни (видимо, одноклассники) и ОНА (тоже Катя) с распущенными волосами, улыбается то ли Андрееву, то ли фотографу в объектив. «Безумно красивая», – показалось Катьке, и жизнь разом закончилась: «Кто, скажи мне, всех милее? Всех румяней и белее?»

– А когда он приедет? – поглаживала руками и без того гладкое оргстекло девочка. – Скоро?

Елизавета Алексеевна замялась.

– Скоро… – щедро пообещала Андреева и залилась краской, вспомнив, в каком бешенстве сын кричал, что она рушит все его планы; что он уже договорился с Катей (не с этой, конечно) и ее родителями о том, что все каникулы они проведут в Переделкино, на даче, чтобы свежий воздух и сосны; что собственная мать в угоду совершенно чужим людям готова сломать ему жизнь; что ему надоело плясать под ее дудку и вообще делать ему нечего, как только сопли детям подтирать!

«Я же ему писала», – порадовалась Катька хорошему прогнозу. И это была ее последняя мартовская радость. Андрей не приехал ни завтра, ни послезавтра. Он вообще не приехал.

– И даже не позвонил! – сокрушалась Елизавета Алексеевна, принося извинения закадычной подруге, ценность которой стала очевидна с учетом предстоящих событий.

– Ну что ж, дело молодое! – держала марку Антонина Ивановна, не выпуская из головы поникшую Катьку, ненавидевшую и Кремль, и Третьяковку, и цирк на Цветном бульваре, и ГУМ, и ЦУМ, вместе взятые. Самохвалова не решилась в присутствии Лизы приласкать дочь, шепнуть той на ухо, что все мужики – сволочи, что это не новость, и нечего из-за всякого так убиваться. Вместо этого она покрикивала на сонную Катьку, заставляла ту постоянно двигаться, лишала покоя, думая, что таким образом возвращает ее к нормальной жизни.

Все считали дни: Антонина – до отъезда домой, Катерина – до приезда Андрея, а Елизавета Алексеевна просто считала, чтобы все это наконец-то закончилось: и гости, и дурацкая любовь, и грязь на улицах, и еще много всего разного.

Прощальный ужин плавно перетек в ночную беседу двух подруг. Мол, время летит, дети растут, и вообще, неплохо бы… Андреева подарила Антонине дважды надетые туфли (все равно носить не буду, старушечьи). Самохвалова про себя поклялась их выбросить в первую же попавшуюся урну. Все было правильно, потому что обе женщины изо всех сил пытались сохранить то, чего в природе уже давно не существовало, – дружбу, обросшую легендами молодости, напоминавшими о счастье.