Книга Смерть ради смерти - Александра Маринина

– Ну, ты идиота-то невежественного из меня не делай, ненадо, – заявил Константин Михайлович в обычной своей хамскойманере. – Я книжек не меньше тебя прочитал. Случаев, когда преступникпользовался препаратом, принадлежащим жертве, действительно много описано. Ночтобы попросить жертву достать яд, а потом этим ядом ее отравить – это уж,знаешь… Все равно что заставить человека самому себе могилу копать или петлю наверевке вязать. То, что убийца Галактионова мог так поступить, его, конечно, неукрашает. Но ты-то, ты-то как до этого додумалась? Хрупкое существо, глазкиголубенькие, волосики беленькие, личико нежненькое, обидчивая, как мимоза, тыже у нас всех жалеешь и за всех переживаешь. Думаешь, мне это не известно? Ещекак известно. Так как же тебе, такой доброй и хорошей, приходят в голову такиегадкие мысли и чудовищные предположения, а? Чтобы до этого додуматься, надообладать изощренным умом и ненавидеть людей, а ты их любишь. Или не любишь, атолько притворяешься?

– Константин Михайлович, вы напрасно стараетесь меняобидеть, – ответила она, пытаясь говорить спокойно и с трудом сдерживаяклокотавшую в ней ярость. – Если вы поставили это своей целью, то давайтебудем считать, что вы ее достигли, и начнем наконец нормально работать. Я нелюблю, когда мужчины, даже если это следователи городской прокуратуры,обсуждают мою внешность, да еще с употреблением уменьшительно-ласкательных суффиксов.Я знаю, что вы меня не любите, вы терпеть меня не можете, но вешаться от горя яне собираюсь. И поскольку ни вы, ни я в ближайшее исторически обозримое времяувольняться не собираемся, давайте возьмем себя в руки, потому что нам всеравно придется вместе работать, и не один раз. Мы можем с вами как-тодоговориться и прийти к общему знаменателю или вы считаете, что это в принципеневозможно?

– Слушай, Каменская, ты, по-моему, совсем свихнулась насвоем самолюбии, – последовал невозмутимый ответ следователя. – Я жетебя хвалю, дурочка, ты что, не поняла? Хвалю! Я же тебе сказал, что тымолодец. Чего ты взъелась-то? Ну, язык у меня такой, могла бы и привыкнуть уже,не первый месяц меня знаешь.

– А что вы со мной, как с ребенком… – Голос еенеожиданно сорвался, и она всхлипнула.

– Так ты ребенок и есть. У меня дочка старшая почтитакая, как ты. Тебе сколько? Лет двадцать семь? А мне сорок шесть, я тебе почтив отцы гожусь. Так что напрасно ты обижаешься.

– Мне тридцать четыре. Тридцать пять скоробудет, – ответила она, шмыгая носом.

– Ладно врать-то!

– Ей-крест, Константин Михайлович, хоть у когоспросите, все знают. Хотите, паспорт привезу показать?

– Да ты выглядишь как пацанка. Эликсир молодости пьешь?

– Нет, голодаю и живу без забот. Ни семьи, ни детей, однаработа. Вот и весь секрет.

– Ну ты даешь, – искренне восхитилсяОльшанский. – Ладно, прости, если что не так. Давно хотел с тобойпоговорить, даже через Доценко тебе передавал, да ты как-то не реагировала намои намеки. Мир?

– Мир, – облегченно вздохнула она. Слава богу,хоть здесь уладилось.

Сетунов раздобыл для Галактионова две ампулы с цианидом.Интересно знать, куда делась вторая? В квартире у Шитовой ее не было. Дома уГалактионова и на его рабочем месте в банке яда тоже не нашли. Ну и где он?Вопрос был чисто риторическим, потому что ответ был очевиден: вторая ампула сцианидом осталась у убийцы. Как это у Бернарда Шоу? Кто шляпку спер, тот итетку пришил. У кого найдется ампула, тот и убийца.

8

Предсмертную записку Григория Войтовича читали четыречеловека: его мать, приехавшие по ее вызову врач и работник милиции, а такжеследователь Олег Николаевич Бакланов. Миша Доценко рассудил, что лучше всеготекст письма должен помнить следователь, ибо он наверняка прочел его не одинраз. Начать нужно с него.

Но разговор со следователем прояснил не многое. Текст онпомнил плохо, уверял, что письмо было невнятное.

– Какое-то бессвязное бормотанье, – говорил онМише. – Вроде, я виноват, но я не виноват, и моя вина огромна, но это немоя вина… Что-то в таком роде.

– Постарайтесь припомнить, откуда у вас возниклоощущение, что письмо невнятное? – терпеливо спрашивал Доценко. –Может быть, в нем были пропущенные слова и вам трудно было уловить смысл фразы?

– Вроде нет.

– Может быть, были незаконченные, оборванные насередине предложения?

– Нет, кажется, не было такого.

– Может быть, в письме были слова, которые вы непоняли? Специальные термины, неизвестные вам названия?

– Да, кажется, что-то такое… Вот знаете, читал письмо, читал,а потом вдруг возникло ощущение, что это ерунда какая-то. Все вроде понятно,складно, а потом вдруг – раз! И ничего не понятно.

«Раз! – и ничего не понятно. Морду бы тебе набить какследует, чтобы запомнил, что нужно делать, когда у тебя уголовные дела изкабинета пропадают. Выходит, во второй половине, а может быть, и в самом концеписьма была какая-то хитрая фраза. Надо ее восстановить во что бы то ни стало».

Следующей после Бакланова была мать Войтовича, которая последвух случившихся подряд трагедий лежала в больнице. Эта еще недавно крепкая ибодрая семидесятилетняя женщина теперь превратилась в развалину, с трудомговорила и почти не вставала с постели. Мишу она встретила настороженно иотчужденно.

– Зачем все это? – тихо сказала она. –Сгорело дело – и пускай. Гришеньку этим не вернешь. И Женечку не воскресишь.

Понадобилось много времени, чтобы успокоить старуху иуговорить вернуться памятью в тот страшный день, когда она пришла домой измагазина и нашла сына в петле.

– Знаете, что меня удивило? Вроде бы он руки на себяналожил оттого, что не смог пережить свой грех, убийство Женечки. Но в то жевремя в письме не было ни слова раскаяния. Вину признавал, но не раскаивался.Понимаете? И ни слова про грех, про кару, про покаяние. Только про вину. Моявина – не моя вина, виноват – не виноват… А в конце вообще что-то непонятноенаписал про бесконечность.

– Что именно? – напрягся Миша. – МарияДаниловна, голубушка, пожалуйста, вспомните, это очень важно!

– Нет, – она покачала головой. – Точно невспомню, а врать не стану. Что-то про вину и бесконечность.

С врачом и работником милиции, приезжавшими на квартиру кВойтовичу, Миша разговаривал уже по-другому. Он посадил обоих перед собой и далкаждому по листку бумаги.

– Пишите, что помните, – сказал он. – Дажеесли это просто отдельные слова, а не связные фразы.

– А теперь поменяйтесь листочками и правьте то, чтонаписал другой, – скомандовал он, когда врач и милиционер набросали понескольку слов.

Те снова углубились в работу. Вдруг врач поднял голову.

– Нет, не так было, – обратился он кмилиционеру. – Там было написано не «Я не виноват», а «Виноват не я». Яеще, помню, тогда подумал: а кто же, если не ты.