Книга Варшавские тайны - Николай Свечин

— Второго убийства, которое мы должны были непременно раскрыть. В чем нам и помог «свидетель» Эйсымонт Новец. Вот семейка!

— А если бы это второе убийство не состоялось? — спросил Нарбутт. — Гришка не кукла, которую можно дергать за ниточ ки. Он мог и сбежать из города.

— Гришка не кукла, — согласился Алексей. — Он патентованный душегуб. И резать людей — его главное занятие. Рано или поздно он бы кого-нибудь прикончил в Варшаве, как делал это в Петербурге.

— Но почему не предположить другое? — возразил Гриневецкий. — Что Велки Эугениуш привез из столицы банду убийц, чтобы те убрали неудобного пристава?

— Если бы Худой Рот зарезал здесь полицейского офицера, стал бы он после этого два месяца спокойно жить в Варшаве?

— Э-э…

— Вряд ли. Сделал дело — гуляй смело. Подальше отсюда. А если бы вдруг громилы попались вам? И на допросе назвали бы заказчика? Зачем «ивану» такой риск? Нет. Гришка — подставное лицо. Ложный след. Притом что он действительно убийца — но не Емельянова.

— Не слишком ли сложно? — недоверчиво спросил Эрнест Феликсович.

— А на мой взгляд, вполне правдоподобно, — возразил ему Нарбутт. — Но недоказуемо. Это иногда бывает в сыске. Ты все знаешь, а улик не собрал. И ничего не можешь поделать.

Титулярный советник слово в слово повторил одну из сентенций Благово. Уезжая в Петербург из Нижнего Новгорода, Павел Афанасьевич не завершил одно дело. Некий Лельков достоверно отравил свою жену, чтобы сочетаться потом с ее сестрой. И остался на свободе. Как он там сейчас? Поймали ли его нижегородские сыщики?

— Мы с Егором Саввичем попробуем подобраться к разгадке с новой стороны. А именно — займемся пропажей подпоручика Яшина.

— Кстати, а что с вашей находкой? — вспомнил Витольд Зенонович. — Чья оказалась мыльница?

— Касъер опознал ее как забытую одним его жильцом. Неким князем Яшвилем. Оттуда и буквы на днище.

— Князь Яшвиль? — вскричал Нарбутт. — Лев Владимирович? Помню этого кавказского человека! Редкий… пустозвон? Так, кажется?

— Так. Вы с ним встречались?

— Да, в декабре. Бывший лейб-гусар, вышедший в отставку и ищущий приложение своему длинному языку. Он хвалился мне, что его прадед сбил с ног несчастного императора Павла Первого. А уж потом налетели другие заговорщики и задушили государя.

— Да, нашел чем хвалиться… — пробормотал Алексей. — Но я должен все же проверить отметку о прописке князя по домовой книге.

— Книга у Степковского, мы забрали ее при обыске. Но поче му вы снова вернулись к подпоручику?

— Возможно, его тоже убили.

— Убили? — опешил Эрнест Феликсович. — Это младшего помощника Вольского пристава?

— Его самого.

— Ох, свалились на мою голову несчастья… Решили варшавской полиции статистику испортить? Начали уже убийства выдумывать? Совесть надо иметь!

— Почему вы так легко списали эту пропажу?

— Яшин ваш и двух месяцев не прослужил! Молодой, а уже развращенный.

— Да он картежник! — поддержал друга Нарбутт. — Из полка выгнан за игру.

— Из какого полка, не помните?

— Нет, но можно найти формуляр в канцелярии. Мы провели дознание, по итогам которого следователь отказался открывать дело. Очевидно, что мальчишка просто сбежал. Вероятнее всего, от кредиторов. Вещи были загодя вывезены из квартиры и отправлены на вокзал. Накануне Яшин занял денег у капитана Бурундукова, который его учил. Совсем бессовестный! Жалованье в полиции небольшое, у капитана четверо детей, а он выманил сумму и скрылся…

— Я должен все проверить еще раз, — упрямо заявил Лыков.

— Ваше право. Начать лучше с того же Бурундукова, — вежливо посоветовал Витольд Зенонович.

На этом они расстались. Лыков внимательно пролистал домовую книгу владения Новца на Бураковской. Действительно, князь Лев Владимирович Яшвиль прожил там две недели в декабре прошлого года. Записи об этом, с пометкой помощника пристава Повонзковского участка, внушали доверие. Расположение записей, цвет чернил и мастики — все было в порядке. Правда, между отметками оставалось много места и при желании имелась возможность вписать что-то между строк. Но это легко проверить в самом участке.

Алексей и его «летучий отряд» отправились на Гусью. Повон зковское управление располагалось всего в ста саженях от квартиры сыщика.

Коллежский асессор на своем веку повидал не одно полицейское присутствие. То, что он обнаружил на Гусьей, оказалось из того же ряда. Грязно, как-то по-особенному неуютно, пахнет дешевым табаком. Казенная мебель сильно разнилась с элегантной обстановкой в сыскной полиции. Одно удивило Алексея: в коридорах и в комнатах были расставлены стулья. Такое он встретил впервые.

— Здесь в штате есть поляки? — спросил Лыков у Егора.

— Нет, только русские. В Замковом и Соборном участках служат несколько человек, а так все наши.

— Тогда, может, нам хоть чаю нальют… — размечтался сыщик, и надежды его тут же оправдались. Узнав, кто к нему пришел, капитан выскочил в приемную и обрадованно забасил:

— Вот хорошо! А то я уж сам собрался на Сенаторскую. Прохор! Самовар, живо!

Бурундуков являл собой замечательный образчик русского служивого человека. Неглупый, ответственный, добродушный в быту и строгий в делах, он правил в участке крепко, но без тиранства. Лыков слышал в приемной польскую речь, но никто не кинулся составлять за это протокол. Люди в коридорах не выглядели зашуганными. Поляки, евреи и немцы — русских не было ни одного — сдавали на прописку паспорта, требовали справки, писали заявления; шла рутинная работа. Беседу пристава с гостями часто прерывал канцелярист со срочными бумагами. Но все крутилось тихо и размеренно, и это была деловая монотонность, не мертвая…

Лыков начал разговор со стульев, так его поразивших.

— Никогда не видел подобного в полицейском присутствии!

Бурундуков неожиданно смутился.

— Ну… у нас иногда бывает людно… Что ж им стоять?

— Везде бывает людно, а стулья только у вас. Как удалось подписать ассигновку?

Капитан окончательно смешался.

— Так вышло. Тетушка померла и оставила некоторую сумму…

— Что? Вы купили стулья из собственных средств?

— Иначе никак! — стал оправдываться пристав. — Трижды входил с рапортом. Отказали! А неловко. Заходишь в участок — они стоят. Есть и пожилые, и безногие. А тут тетушка преставилась…

— От своих четверых детей отобрали?

— А что было делать?

— Ну, Амвросий Акимович, мы с вами сработаемся, — с чувством произнес Лыков.