Книга Расстрельное время - Игорь Болгарин

Старый Пантелей, с незапамятных времен исполнявший при Слащеве должность денщика, постоянно заботился о том, чтобы генерал и его окружение не претерпевало заметных изменений. Он, как и Слащев, любил всяческую живность, и она, с легкой руки денщика, никогда в вагоне не переводилась.

Вскоре он поселил в вагоне приблудного кота. Тот быстро здесь прижился и даже ухитрялся спать у Слащева в ногах. Всем котам, которые жили в салон-вагоне, Слащев давал одну и ту же кличку Барон. Бароны жили при Слащеве даже тогда, когда он ещё не был лично знаком с Врангелем.

Потом появился скворец. Этот был не говорящий, но любил усесться на какую-то жердочку и подолгу сверху наблюдать за сидящим за столом хозяином. Иногда он издавал какой-то скрипучий сварливый звук, что-то вроде вопроса «Чаво?»

И ещё, со временем, в вагоне прижилась хромая черно-серая ворона. Скворца кот не любил и постоянно выказывал ему всяческое презрение. А с вороной он быстро сдружился. Видимо, они были давно знакомы по одной и той же привокзальной помойке. Они почти никогда не разлучались, ворона весь день то и дело перелетала с места на место вслед за бесцельно слоняющимся по вагону котом.

Томясь от безделья, Яков Александрович каждое утро выходил в город и, повстречав нескольких знакомых, уже был в курсе всех слухов и сплетен, в которых, как правило, всегда находилось, пусть крохотное, зернышко правды.

Вот уже больше недели по городу ходили слухи, что большевики предложили Врангелю капитулировать, за что обещали ему различные серьезные уступки. Но Врангель пока не согласился. Другие уверяли, что Врангель собирается бежать из Крыма и ему союзники даже прислали в Ялту миноносец.

Газет Слащев не покупал, они стоили дорого, а «кормовых», которые он получал, не хватало даже на самую скудную жизнь. Поэтому он останавливался у газетных киосков, и в короткое время, прочитывал всё самое для него интересное. Главным образом его интересовали сводки с фронта, которые с каждым днем, по мере сужения фронта, становились всё короче.

На этот раз его глаза зацепились за заметку в «Русском слове» с витиеватым заголовком «Вожжи вождя в крепких руках».

Заметка начиналась словами:

«Мы встретились с главнокомандующим на станции, едва он вернулся с передовых позиций, куда выезжал для инспекции. Настроение у него было, несмотря на понятную усталость, бодрое, он источал оптимизм. На наш вопрос: что он думает об обороне Крыма, главнокомандующий коротко ответил:

— Не сомневаюсь, большевики обломают зубы о Крымский перешеек. Они положат всю свою армию у его стен. И мы скоро вновь выйдем на просторы Северной Таврии и двинемся дальше, на Москву. Ждать осталось недолго, надо лишь проявить определенное терпение».

Заметка была довольно пространная. В ней высмеивались паникеры, сеющие слухи о последних днях Крыма.

«Неверие в нашу победу поселилось в душах некоторых защитников Отечества, — прочитал Слащев. — Так, пребывающий в отставке в эти тяжкие для России дни небезызвестный всем нам генерал Слащев, с недавних пор ещё и именуемый Крымским, не очень верит в успехи Русской армии. После отъезда главнокомандующего по своим делам в Севастополь, он скептически принародно произнес:

— Подался поближе к морю.

Надо понимать эту злую реплику так: главнокомандующий не верит в победу, он отправился поближе к морю, к кораблям, чтобы успеть покинуть крымские берега».

Заканчивалась заметка такими словами:

«Обыватели, понятно. Они не владеют никакой информацией и, пребывая в панике, изобретают самые нелепые слухи. Печально, когда такие измышления порождают сами защитники Отечества.

Когда-то давным-давно, во времена расцвета Рима тех, кто порождал в государстве вредные слухи, подвергали смерти. Может быть, слишком жестоко, но справедливо.

Иные времена. Мы не варвары. Но двадцать плетей на людной площади были бы вполне адекватным наказанием за нанесенный обществу моральный вред».

Подписи под заметкой не было.

Слащев скомкал газету и сунул её в карман.

— Сколько? — спросил он у продавца газет, седенького человека в пенсне.

— Что-то интересное? — спросил тот.

— Подлость.

— За подлость денег не беру. Израсходуйте газету по назначению.

Слащев неторопливо пошел по улице. Остановился. И затем снова, но уже торопливо вернулся к киоску.

— Что-то ещё? — удивился киоскер.

— Вы не знаете, где находится редакция этой газеты?

— Пойдете по бульвару до самого конца. Между пятым и седьмым домом будет арка. Пройдете во двор — там увидите. Вывеска довольно большая.

Слащев торопливо и целеустремленно пошел по улице. Киоскер окликнул его, пока он ещё не успел удалиться:

— Мне эта газета тоже не нравится. Всё время врет. И лижет сапоги.

— Я сообщу им ваше мнение, — отозвался Слащев и вновь также решительно продолжил свой путь.

* * *

Казаки Слащева квартировали неподалеку от вокзала, в бывшем доходном доме, хозяин которого в начале войны поменял холодную Россию на горячую Гваделупу. В наполовину опустевший дом тотчас заселились железнодорожники, музыканты и артисты кафе-шантана, престарелые нищие барыни, отступавшие вместе с армией из далекой Сибири, в пути растерявшие своё скромное богатство, и другой люд ночных профессий, которые не принято называть вслух в приличном обществе. Это была коммуна, сообщество людей, помогавших друг другу выжить в трудных военных условиях.

Несколько слащевских казаков возились у коновязи.

— Астахов! Возьми с собой Самойленко и ещё двух-трёх человек, и — со мной!

— Оружие прихватить?

— Не нужно. Прогуляемся. Разве что… плётки прихватите!

В сопровождении четырех казаков Слащев вновь вышел на Приморский бульвар, пошел по нему. Отыскал нужную арку.

В тесном дворике, с балконами-переходами, на которых главным образом и протекала жизнь здешних аборигенов, он легко отыскал вывеску. Она была хорошо видна издали и сверкала позолотой.

Они ещё только вошли в дворик, как на балконах и переходах стали возникать любопытные старухи. Надо думать, они едва ли не сутками сидели у своих окошек, ожидая, когда здесь, у них во дворе, произойдет что-нибудь такое, что хоть как-то скрасит их однообразную и тоскливую жизнь.

Скрипучая деревянная лестница вела на второй этаж. Они поднялись к обтянутой кожей двери, на которой красовалась такая же позолоченная табличка с надписью «Добро пожаловать». Но дверь была заперта.

Слащев подергал за висящую на уровне глаз ручку, и где-то в глубине помещения раздался тонкий колокольный звон. И тут же на пороге появился тощий и лысый пожилой господин. Это был один из тех журналистов, который на днях в Джанкое встречался с Врангелем.