Книга Высокая вода - Донна Леон

— Что случилось?

— Она мне не поверила, что там так много дырок, и наклонила его, чтобы поглядеть, а он выскользнул у нее из рук и приземлился на палец.

— Дай-ка посмотреть, — сказал он, и, пока говорил, увидел, что ее правая нога лежит поверх покрывала, завернутая в банное полотенце, которое удерживает полиэтиленовый пакет со льдом на больном пальце, чтобы не дать ему распухнуть.

Все оказалось, как он думал, а палец даже еще хуже. Это был большой палец на правой ноге, распухший, с красным ногтем, обещающим со временем посинеть.

— Не сломала? — спросил он.

— Нет, папа, я могу его согнуть, и мне не больно. Но он дергает и дергает, — сказала Кьяра. Она прекратила всхлипывать, но по ее лицу он видел, что боль все равно сильная. — Папа, пожалуйста, сделай что-нибудь.

— Папа ничего не может сделать, Кьяра, — сказала Паола, сдвигая ногу слегка вбок и кладя на нее пакет со льдом.

— Когда это случилось? — спросил он.

— Днем, сразу как ты ушел, — ответила Паола.

— И что, она вот так весь день?

— Нет, папа, — сказала Кьяра, защищаясь от обвинения в том, что целый день провела в слезах. — Он болел сначала, а потом было ничего, но теперь он очень сильно болит. — Она уже не спрашивала, может ли он что-нибудь сделать; Кьяра была не из тех, кто повторяет просьбы.

Он вспомнил кое-что из того, что узнал много лет назад, когда проходил военную службу и один парень из его подразделения уронил на палец крышку люка. Каким-то образом он не получил перелома, крышка задела самый кончик пальца, но тот стал как у Кьяры, красным и раздутым.

— Есть один способ… — начал он.

Паола и Кьяра подняли головы, чтобы поглядеть на него.

— Какой? — спросили они хором.

— Мерзкий, — сказал он, — но поможет.

— Что надо сделать, папа? — спросила Кьяра, и ее губы начали снова дрожать от боли.

— Надо проткнуть ноготь иголкой и выпустить кровь.

— Нет! — вскрикнула Паола, вцепляясь в Кьярино плечо.

— Это сработает, папа?

— Я видел однажды, как сработало, но это было много лет назад. Я никогда такого не делал, но смотрел, как делает врач.

— Ты думаешь, что сможешь сделать так же, папа?

Он снял пальто и положил его на кровать.

— Думаю, что да, мой ангел. Хочешь, я попробую?

— А от этого перестанет болеть?

— Думаю, да.

— Давай, папа.

Он поглядел поверх нее на Паолу, спрашивая ее мнение. Она нагнулась и поцеловала Кьярину макушку, еще крепче обняла ее, потом кивнула Брунетти и попыталась улыбнуться.

Он вышел в холл и взял свечу из третьего ящика справа от кухонной раковины, укрепил ее в керамическом подсвечнике, схватил коробок спичек и пошел обратно в спальню. Он поставил свечу на стол Кьяры, зажег ее и опять вышел в холл, а оттуда в Паолин кабинет. Из верхнего ящика он достал скрепку для бумаг и разогнул ее, пока шел обратно в Кьярину комнату. Он сказал «иголка», но потом вспомнил, что врач использовал скрепку, говоря, что иголка слишком тонкая, чтобы быстро прожечь ноготь.

Вернувшись в комнату Кьяры, он взял свечу и поставил в ногах кровати, за спиной у Паолы.

— Ты лучше не смотри, мой ангел, — сказал он Кьяре.

Чтобы быть в этом уверенным, он сел на край кровати, рядом с Паолой, спина к спине, и размотал ногу Кьяры.

Когда он притронулся к ноге, она инстинктивно ее отдернула, сказала: «Извини» матери в плечо и вернула ступню на место. Он взял ее левой рукой и убрал пакет со льдом. Ему надо было сесть иначе, но чтобы при этом не капал воск, и он пересел лицом к ним обеим. Он взял Кьярину пятку и зажал ее коленями, крепко удерживая.

— Все нормально, детка. Это займет секунду, — сказал он, взяв свечу в одну руку и держа конец скрепки другой.

Когда жар достиг его пальцев, он уронил скрепку и разлил воск по покрывалу. Жена и дочь дернулись от его внезапного движения.

— Минуточку, минуточку, — сказал он и опять пошел на кухню, еле слышно ругаясь.

Он взял из нижнего ящика щипчики и вернулся в спальню. Когда свечка опять была зажжена и все расположились, как раньше, Брунетти зажал один конец скрепки щипцами, а другой сунул в пламя. Он подождал, когда он раскалится докрасна, и потом, так быстро, чтобы не было времени думать, упер раскаленный конец в центр ногтя на пострадавшем пальце. Он держал скрепку, ноготь дымился, он вцепился в Кьярину лодыжку левой рукой, чтобы она не отдернула ногу.

Внезапно сопротивление под скрепкой пропало, и по его руке потекла темная кровь. Он вынул скрепку и, действуя скорее инстинктивно, чем по памяти, надавил на палец, выпуская кровь через дырку в ногте.

Все это время Кьяра вжималась в Паолу, а та старательно отводила взгляд. Но когда Брунетти поднял глаза, то увидел, что Кьяра смотрит поверх материнского плеча на него и на свою ногу.

— Все? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Что ты чувствуешь?

— Уже лучше, папа. Уже совсем не давит и больше не дергает. — Она осмотрела инструменты: свечу, щипцы, скрепку. — И это все, что было нужно? — спросила она с подлинным любопытством, забыв про слезы.

— Все, — сказал он, пожимая ей лодыжку.

— Как ты думаешь, я смогу так сделать? — спросила она.

— Ты имеешь в виду — себе или кому-то другому?

— И то и то.

— Наверняка.

Паола, чья дочь, кажется, забыла о ней под впечатлением нового научного открытия, выпустила из рук более не страдающее чадо и забрала с кровати пакет со льдом и полотенце. Она встала, посмотрела на мужа и ребенка, будто изучая инопланетную форму жизни, и удалилась через прихожую в сторону кухни.

Глава 17

На следующее утро нога Кьяры уже настолько успокоилась, что она смогла отправиться в школу, хотя надела три пары шерстяных носков и высокие резиновые сапоги, не только из-за продолжающегося дождя и угрозы наводнения, но и потому, что сапоги были достаточно широкие и большие, чтобы там вольготно разместился ее заживающий палец. К тому времени, как Брунетти оделся и собрался на работу, она уже ушла, но на своем месте за кухонным столом он нашел большой лист бумаги с нарисованным огромным красным сердцем, а под ним ровными печатными буквами было написано: «Grazie, Papa».[31]Он аккуратно сложил лист и засунул в бумажник.

Он не стал предупреждать Флавию и Бретт по телефону — он был уверен, что они обе дома — о своем приходе, но было уже почти десять, когда он позвонил в колокольчик, считая, что вполне прилично прийти поговорить об убийстве в такой час.