Книга Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу

— На сегодняшний день наибольшая опасность исходит от тех, кто использует наше незнание в стремлении обосновать свои утверждения. Антиклерикалы в этом смысле ничем не лучше догматиков. Мое заключение таково: надо опасаться и тех, кто ничего не знает, и тех, кто выдумывает.

Фарос Ле Жансем был прав. Пока ничего не доказано, а предположения о фараонах и сотворении мира зависели от опасного нравоучения, которое, как и любое мракобесие, питается принципом, согласно которому человек, как и природа, боится пустоты. Чтобы победить, мракобесие старается заполнить ее догмами; и чтобы с ними бороться, надо преуспеть в деле расшифровки. Увы, до внятного перевода было еще очень и очень далеко.

Наше трио часто собиралось в Институте и обсуждало знаки Зодиака Дендеры… Разгадаем ли мы когда-нибудь шараду в центре этого Зодиака? Четыре женщины стоят, поддерживая на руках центральный круг, где, возможно, изображено сотворение мира; еще восемь сидят на корточках, уперев колени в землю, несут на себе тот же груз. Получалась цифра двенадцать, но есть ли в этом какой-то смысл? Почему восемь из них поднимали взгляд к тому, что вроде бы должно быть небосводом, ибо там представлены астрологические знаки? Нам еще предстояло хождение в Каноссу…[117]Пока же фараоны заставили историю вздрогнуть.

По мере того как ареопаг ученых открывал для себя чудеса, описанные Жоллуа и Терражем, прибывшими из Верхнего Египта, зашатались и другие догмы. Подземелья, эти подземные гробницы, колоннады и порталы Эсны давали столько поводов для страстных дискуссий. Пусть мы придерживались разных взглядов на значение этих произведений, но восхищение объединяло всех. Некоторые даже дошли до того, что усомнились в совершенстве греческой модели, которую наши учителя полагали универсальным критерием красоты. Неужели фараоны угрожали и нашей культуре? Расшифровка иероглифов приобретала неслыханное значение. Какая будет выгода для того, кто сумеет расшифровать! — слышалось все чаще и чаще. Разумеется, наше трио думало о Бонапарте. Неужели он в порыве своей гениальности сумел раньше всех предугадать те невероятные результаты, которыми он мог бы воспользоваться?

— Верхний Египет! — повторял Форжюри. — Ответ находится там.

Но в это время новые события подтолкнули и оживили нашу историю.

В то время как на самом юге Египта наши юные друзья Жоллуа и Виллье дю Терраж открывали тайны Асуана, на севере, около поселка Розетта, отряд под командованием офицера Пьера-Франсуа-Ксавье Бушара выкопал замечательный камень, которому было дано то же название.[118]С этой новостью, которую сочли чрезвычайной, мы связывали самые большие надежды.

Иногда судьба закладывает самые неожиданные и самые счастливые виражи. Я полагаю, можно говорить так об открытии Розеттского камня, ибо именно в тот момент, когда экспедиция стала сомневаться и разделилась, судьба явила ей свое благорасположение.

Розетта была населенным пунктом, весьма соблазнительным для французов. Она находилась напротив Александрии, где мы высадились, и представляла собой один из прелестнейших оазисов. Он нас заворожил в прямом смысле этого слова. Приятный и теплый Восток, разноцветие красок, плоды, вкус которых мы уже оценили на Мальте. Бананы, фиги, финики — здесь росло все. Розетту судьба благословила дважды: рядом были Нил и Средиземное море. Поэтому Розетта цвела, и в ней хватало зелени для скота. Там можно было есть то, что отчасти напоминало нашу страну. Французскому гарнизону, оставшемуся здесь, в Розетте очень нравилось.

Но то был всего лишь мираж, который испарился, когда мы узнали, что турецкая армия только что высадилась неподалеку в Абукире.[119]

Абукир, проклятое название. Мы до сих пор оплакивали уничтожение нашего флота Нельсоном и потерю четырех тысяч наших людей. Поэтому Розетта решила не сдаваться. Она решила держаться до последнего. В ней была вода, был провиант — остальное должны были предопределить укрепления. То, что назвали фортом Сен-Жюльен, стало предметом особого внимания Бушара, который начал возводить там главный оборонительный рубеж. Начались земляные работы, и однажды солдаты наткнулись на странный кусок темного гранита.

Таким образом, удивительным чудом, благодаря англо-турецкой угрозе, экспедиция получила то, что составит, по моему мнению, нашу самую большую победу: открытие Розеттского камня…

— На нем написано иероглифами и по-гречески!

Фарос держал в руке тайное донесение Бушара. Его функции печатника и моя близость к Бонапарту давали нам право на некие привилегии, которыми мы охотно пользовались.

— Если оба текста идентичны, — сказал Фарос, — достаточно будет перевести с прекрасного языка Елены и сравнить тексты… Ключ! Наконец-то! У нас есть ключ!

Орфей больше осторожничал и пытался остудить пыл нашего востоковеда:

— Ключ — это хорошо. Но вы уверены, что он откроет нужную дверь?

— Давайте подождем, пока не узнаем побольше, — безостановочно повторял я, но это разумное предписание мало воздействовало на меня самого. Я был старшим из нас троих, но и самым нетерпеливым. Я хотел разобрать и проанализировать Розеттское открытие, которое так взбудоражило наши надежды.

По поводу каменной плиты я напишу всего несколько строк, ибо чувствую, что время поджимает и силы оставляют меня.

С 1 июня 1818 года, то есть с того дня, когда я начал мое повествование, я только и делал, что сидел за рабочим столом. Мне хотелось как можно больше написать о нашей истории. Я слабею все больше. Кажется, в начале рассказа я упомянул, что начал харкать кровью. В это утро мой платок опять был полон мокроты. Я так и не смог вылечиться от горячки, подхваченной под Сен-Жан-д'Акром.

Кроме того, я боюсь умереть, так и не завершив своего труда. Хотя, если не считать боли и страданий Гортензии, это не страшно, ибо Ле Жансем и Форжюри молоды, им нет и стольких лет, сколько было мне, когда я высаживался в Александрии. Могу поклясться, Фарос и не думает умирать! Эти два друга обязаны заменить меня, и я с полнейшим доверием оставлю им свое перо.