Книга Черный порошок мастера Ху - Чан-Нют

— А эти пары были знакомы до встречи на этих сборищах?

— Я сказала не «пары», а «группы», — поправила его молодая женщина, подняв указательный палец. — Обычно это были человека три, в разных комбинациях, которые вы сами можете себе представить. Впрочем, у нашего графа не было определенного полового предпочтения. А коли так, то мужчины часто являлись к нему без жен, и наоборот, из-за чего в конце этих праздников возникала известная путаница. И в зависимости от того, как тот или иной гость проявлял себя, а также от его изобретательности, его приглашали снова или забывали о нем и думать.

Мандарин закашлялся, поперхнувшись едким дымом, от стоявшей в комнате духоты у него кружилась голова. А может, виной тому стали откровения госпожи Стрекозы? Он даже пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился за край стола, нечаянно коснувшись тонкой руки молодой женщины. Та, словно испугавшись этого короткого прикосновения, с поразительной быстротой отдернула руку. Восстановив равновесие, судья смущенно спросил:

— А госпожа Лилия знала, чем занимается ее муж? Ведь эти оргии, вполне возможно, могли стать поводом для неприязни.

В ответ на такое предположение госпожа Стрекоза расхохоталась:

— Лилия сама участвовала в этих увеселениях и пользовалась большим успехом благодаря своей гибкости, позволявшей ей принимать самые затейливые позы.

Мандарин широко раскрыл глаза, все еще стараясь скрыть свою наивность. Что за разврат царил среди сильных мира сего! В стране, по законам которой прелюбодеяние считалось преступлением, они совершенно безнаказанно развлекались самым извращенным способом.

— По-вашему, граф и его супруга предавались этим развлечениям потому, что у них не было потомства? Я хочу сказать, что они просто так проводили время, потому что у них не было настоящей семейной жизни?..

Задыхаясь в этой задымленной комнате, путаясь в своих доводах добропорядочного конфуцианца, мандарин все глубже увязал в трудном разговоре, к пущей радости своей собеседницы, вновь рассмеявшейся звонким смехом.

— Я только что сказала вам, что сама, хоть никого и не породила на свет, участия в этих любовных состязаниях не принимала! — весело воскликнула молодая женщина. — И, насколько мне известно, мой муж-скопец тоже. Хотя у него для этого есть неоспоримые данные, о которых мало кто может подозревать…

Ее искрящиеся весельем глаза со сверкнувшей в уголке слезинкой говорили о крайнем возбуждении, и мандарин начал опасаться новых откровений относительно ее личной жизни, которых он предпочел бы не слышать. Пока он ломал голову, как бы сменить тему разговора, дверь распахнулась и на пороге появилась знакомая фигура.

— Аконит, дорогая! — радостно приветствовала ее госпожа Стрекоза. — Входи скорее! Я собиралась медитировать, но тут пришел мандарин Тан со своими нескромными вопросами относительно распутной жизни графа Дьема. Я рассказала, чем занимались гости на его праздниках, и, похоже, его это шокировало. Я как раз клялась ему, что не принимала в этом участия, и бедный Доброхот тоже, хотя у него и есть для этого кое-какие задатки…

Опустив руки по швам, госпожа Аконит холодно взирала на жену своего поручителя. Заметив ее распущенный пояс и волосы в беспорядке, она удивленно приподняла бровь, затем бросила на мандарина Тана красноречивый взгляд и повелительным тоном произнесла:

— Хватит, Стрекоза! Не думаю, что нашему судье интересно слушать о ваших тайных наклонностях, и уж тем более о сомнительных подвигах Доброхота.

Мандарин вздохнул с облегчением и благодарно взглянул на молодую женщину, вовремя явившуюся, словно ангел-хранитель, и прекратившую этот странный разговор, становившийся неуправляемым. Одетая в черные штаны и короткую куртку, она представляла разительный контраст с женой скопца, изящно задрапированной в цветастую ткань. Судья впервые видел их вместе и отметил, насколько крепкой и ладной была фигура у одной и насколько соблазнительно изящной выглядела другая. Чувство прекрасного не позволяло ему сделать выбор между идеально сложенными сильными плечами и хрупкой шейкой.

Однако госпожа Стрекоза не сказала еще последнего слова. Указав пальцем на матерчатый кошелек в руках тюремщицы, она без обиняков спросила:

— А что это у тебя? Подношение Доброхоту? Что же за услугу он тебе оказал на этот раз?

Растерявшись, госпожа Аконит побледнела и спрятала кошелек в карман. Мандарин, которому от дыма становилось плохо, заметил в ее взгляде гневный огонек.

— Если ты считаешь ключи от тюрьмы подношением, тогда, конечно, я принесла твоему мужу подарок. Но раз его нет дома, придется отложить вручение до завтра, — сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти.

Однако тут госпожа Стрекоза, проявив весьма неожиданную при ее хрупком телосложении ловкость, быстро сняла с себя пояс и метнула его вслед тюремщице. Ткань обвилась вокруг запястья госпожи Аконит, и та круто обернулась.

— Аконит, дорогая моя, — ласково глядя на нее, прошептала госпожа Стрекоза, — оставь мне ключи, что ты принесла мужу. Я передам их ему вечером, перед сном.

С ледяным взглядом госпожа Аконит пожала плечами и резким движением бросила кошелек госпоже Стрекозе, поймавшей его с лучезарной улыбкой. Затем, не говоря ни слова, тюремщица вышла из комнаты, а вслед за ней, пробормотав банальные слова прощания, за которые ему самому стало стыдно, выскользнул в широко раскрытую дверь и мандарин Тан.

* * *

Вынув ноги из расшитых бисером туфель, ученый Динь попытался поудобнее усесться на жестком деревянном стуле, проклиная грубую казенную мебель, от которой задницы у судейских должны были быть сплошь покрыты фурункулами. Очевидно, именно неудобные сиденья вынуждали имперских чиновников слоняться целыми днями по коридорам, наподобие праздных болтливых призраков. Послышавшиеся за дверью сдавленные смешки лишь усугубили и без того отвратительное настроение ученого, которому до ужаса хотелось поджечь эти набитые бумажками ящики, грозно возвышавшиеся в углу. Он с досадой пробежал глазами листки, которые нехотя вытащил наугад из пухлого сундука. Испещренные письменами, они являли собой скучнейшее перечисление товаров, прошедших через порт, и недвусмысленно намекали на необходимость благотворного послеобеденного сна.

Вот опять он позволил мандарину Тану себя одурачить. Динь подавил звучный зевок. Разгневанный наглостью скопца Доброхота, судья решил сорвать свою злость на нем, подсунув ему эти мерзкие бумаженции, которые он теперь должен разбирать со страшной скоростью. И что за низкая лесть — вспомнил ведь о его легендарной способности поглощать огромное количество информации. Конечно, во время трехгодичного экзамена это качество здорово помогло ему: он выучил наизусть всех классиков, чтобы легче потом было их анализировать. Тем не менее он едва выдержал испытание, и все из-за своего нетрадиционного подхода к основополагающим первоисточникам конфуцианства. Он чуть не загремел тогда в какой-нибудь сельский суд, где до сих пор разбирался бы с кражей свиней и похищением кур, однако, благодаря мандарину, все-таки получил место его помощника. Эта мысль привела его в более благожелательное расположение духа. Динь вздохнул: как бы то ни было, а его друг всегда находил способ подвигнуть его на выполнение самых пакостных поручений. Вот и теперь, едва вырвавшись из звериных объятий доктора Кабана, он копается в грязном белье скопца Доброхота.