Книга Убийца внутри меня - Джим Томпсон

Я перевел взгляд на плотный двойной лист и уже не отрывал глаз.

Лу, миленький.

Теперь ты знаешь, зачем я попросила тебя здесь остановиться и зачем вышла из-за стола. Чтобы ты это прочел — иначе я бы не смогла тебе сказать. Прошу тебя, пожалуйста, миленький, прочти внимательно. Я дам тебе время. И если это невнятно и бессвязно, не сердись на меня, пожалуйста. Это просто из-за того, что я тебя так люблю, волнуюсь и мне даже страшно.

Миленький, если б я только могла сказать тебе, как счастлива я была с тобой эти последние недели. Знать бы, что и ты был хотя бы на чуточку так же счастлив. Хотя бы на капелюшечку. Иногда мне такая чудесная мысль в голову приходит, что у тебя тоже так было — столько же счастья, сколько у меня (хоть я и не понимаю, как оно могло случиться!), а иногда я себе говорю… Ох, Лу, я не знаю!

Наверное, вся беда в том, что все случилось как-то внезапно. Мы были вместе много лет, и чем дальше, тем безразличнее ты становился; мне казалось, ты отстраняешься и тебе нравится, что я тащусь следом. (Казалось, Лу; я не утверждаю, что так и было.) Я не оправдываюсь, миленький. Я только хочу объяснить, чтобы ты понял: я больше не буду так себя вести. Не буду резкой и требовательной, не буду бранить тебя и… Может, я и не смогу измениться сразу (но все же изменюсь, миленький; я буду следить за собой; я изменюсь как можно скорее), но, если ты будешь меня просто любить, Лу, хотя бы просто делать вид, что любишь, я уверена…

Ты понимаешь, каково мне было? Хотя бы чуть-чуть? Понимаешь, из-за чего я была такой и почему больше не буду? Все знали, что я твоя. Почти все. Мне того и хотелось; немыслимо, чтобы у меня был кто-то другой. Но если б и захотела, у меня бы никого не могло быть. Я была твоя. И всегда была бы твоей, даже если б ты меня бросил. А мне казалось, Лу, что ты ускользаешь все дальше, но я все равно твоя — а ты не даешь себе мне принадлежать. Ты (это казалось так, миленький, казалось) не оставляешь мне ничего — и знаешь это, знаешь, что я беспомощна, — и тебе это как будто нравится. Ты меня избегал. Заставлял меня гоняться за тобой. Заставлял тебя допрашивать и умолять, а… а потом делал такое невинное лицо, как будто не понимаешь, и… Прости меня, миленький. Я больше никогда не хочу тебя критиковать, никогда-никогда. Я только хочу, чтобы ты понял, а мне кажется, на это способна только другая женщина.

Лу, я хочу у тебя кое-что спросить — задать несколько вопросов, и я тебя умоляю, пожалуйста, пожалуйста, не пойми меня неправильно. Ты — только не надо, миленький, — ты меня боишься? Ты себя заставляешь быть со мною ласковым? Вот, я больше ничего не скажу, но ты меня понял — по крайней мере, так же, как я понимаю. И дальше поймешь…

Я надеюсь и молюсь, миленький, что не права. Очень-очень надеюсь. Но я боюсь — у тебя неприятности? Тебя что-то гнетет? Я больше ни о чем не хочу спрашивать, но очень хочу, чтобы ты верил: что бы ни было, даже если это то, что я… что бы ни было, Лу, я за тебя. Я люблю тебя (тебе надоело, что я так говорю?), и я тебя знаю. Знаю, что ты никогда не сделаешь ничего дурного сознательно, ты просто не можешь, а я так тебя люблю и… Дай я тебе помогу, миленький? Чем угодно, все, что тебе нужно. Даже если для этого нам нужно расстаться на время, даже надолго, — давай я тебе помогу. Потому что я буду тебя ждать, сколько бы это ни заняло, — а может, и совсем недолго, может, это просто вопрос… в общем, все будет хорошо, Лу, потому что ты ничего плохого не сделаешь сознательно. Я это знаю, и все это знают, и все будет хорошо. У нас все получится — вместе. Если б только ты мне все рассказал. Если б только дал помочь.

Вот. Я тебя попросила меня не бояться, но я знаю, каково тебе было — раньше, я имею в виду, и знаю, что спросить тебя или сказать — этого не хватит. Поэтому я попросила тебя заехать на эту автостанцию. Поэтому я дала тебе столько времени. Доказать тебе, что бояться не нужно.

Надеюсь, когда я вернусь, ты еще будешь сидеть за столиком. А если нет, миленький, если почувствуешь, что не можешь… просто занеси внутрь мои чемоданы и оставь. У меня с собой есть деньги, и я смогу найти работу где-нибудь в другом городе, и… так и сделай, Лу. Если решишь, что должен. Я пойму, и все будет хорошо — честное слово, Лу, — и…

Ох, миленький, миленький, миленький. Я так тебя люблю. Я всегда тебя любила и всегда буду, что бы ни случилось. Всегда, миленький. Всегда-всегда. Веки вечные.

Всегда и вечно твоя, Эми

21

Ну. Ну?

И что ты будешь делать? Что скажешь?

Что можно сказать, когда тонешь в собственном навозе, а тебя к тому же туда еще и сапогом, сапогом, тебе хочется орать со дна этой клоаки так, что все вопли преисподней тебя не заглушат, и над тобою весь мир, а у этого мира — всего одно лицо, без глаз, без ушей, но оно и видит тебя, и слышит…

Что тут сделаешь, что скажешь? Да все просто, напарник. Не сложней, чем гвоздями приколотить свои яйца к пню и кувырнуться назад. Дуй, метель, заноси меня пуще, напарник, — легче легкого.

Возьмешь и скажешь: хорошего человека не утопить. Возьмешь и скажешь: победитель никогда не отступается, а отступник — не побеждает. Возьмешь и улыбнешься, мальчик мой, покажешь им, как улыбаются бойцы. А потом выйдешь и двинешь им всем, и обработаешь их в лоб и исподтишка — и будешь Драться!

Тьфу ты.

Я сложил письмо и швырнул его Хауарду.

— Вот болтушка, — сказал я. — Славная, но разболталась до ужаса. Не мытьем, так катаньем, не скажет — так напишет.

Хауард сглотнул:

— И это… больше тебе нечего сказать?

Я закурил сигару, сделав вид, что не услышал. Под Джеффом Пламмером скрипнуло кресло.

— А мне мисс Эми очень нравилась, — сказал Джефф. — Все мои четверо мелких у нее учились, так она с ними обращалась так, будто папашка у них — нефтепромышленник.

— Да, сэр, — сказал я. — Мне тоже сдается, что она всю душу в работу вкладывала.

Я пыхнул сигарой, а кресло под Джеффом опять скрипнуло — громче, — и ненависть во взгляде Хауарда меня прямо-таки стегнула. Он сглотнул так, будто рвотой давился.

— Вам, ребята, уже на месте не сидится? — спросил я. — Большое вам спасибо, что в такой момент заглянули меня проведать, но не хотелось бы вас от чего-нибудь важного отрывать.

— Ты… т-т-ты-ы…

— Чего это, Хауард, вы заикаться вдруг стали? Надо лечить заикание — набивать рот камешками и говорить. Или шрапнелью.

— Ах ты, сукин сын! Ах ты…

— Не надо меня так называть, — сказал я.

— Да, — подтвердил Джефф. — Не надо. Мужикам вообще ничего нельзя про мать говорить.

— Да пошли вы к черту с этой ерундой! Он… ты… — он погрозил мне кулаком, — …ты убил эту малышку. И она, считай, это подтвердила!

Я рассмеялся:

— Она все это написала после того, как я ее убил, а? Вот так номер.