Книга Сеньор Виво и наркобарон - Луи де Берньер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Повсюду валялись бутылки, а на сбитых простынях расположились две голые дамочки и четверо голых мужчин; застигнутые посреди забав, они замерли, и у всех мужчин одновременно пропала эрекция. Вид огромного мужика с дико вытаращенными глазами и спутанными космами привел шалунов в ужас: он яростно орал, точно Гефест, перевернул кровати и потребовал немедленно прекратить бесконечные еженощные сборища. Встретившись с Дионисио на следующий день, толстушки не могли поверить, что перед ними тот самый человек, который нагнал на них страху ночью, поскольку сейчас он казался вдвое меньше. Но с тех пор вакханки по ночам переходили на боязливый шепот, что даже увеличивало наслаждение и напоминало подростковые радости первых любовных опытов с носовым платком во рту, чтобы не услышали родители.
Аника ужасно огорчилась, когда наступили месячные – крах надежд на плодоношение, – и она снова сделалась капризной и раздражительной, пока к ней не вернулась способность зачать.
Аника переживала приход обычно желанной менструации, Дионисио терзался, что же он такое натворил, отчего так переменчиво настроение любимой, и тут пошел дождь. Он шел три дня, заточив влюбленных в комнате. Сидя на балконе, они смотрели, как на улице, словно в реке, прибывает вода, и прислушивались к изнуряющему плеску нескончаемого водяного потока, что испарялся, чтобы снова низринуться дождем. Дионисио читал Анике вслух «Monologo de Isabel Viendo Llover en Macondo»,[34]потом она сама принялась за романтические повестушки, а он вгрызся в «Viva о Povo Brasileiro»[35]на непостижимом португальском. На второй день чтения этого шедевра внезапно хлынуло через край раздражение от дождя и отключений электричества, и Дионисио, запустив книгой в стену, заорал:
– Какого хрена этот Рибейро не пишет на сволочном испанском? С какой стати я должен читать эпические поэмы на таком недоношенном языке? Почему эти долбаные бразильцы не говорят, как все нормальные люди?
Аника выглянула из-за книжки, где рослый режиссер как раз влюбился в актрису, скрывавшую свое прошлое, и протянула Дионисио руку.
Когда так льет, можно только читать либо любить друг друга. Но от столь резкого ограничения выбора душа восстает против того и другого, так что приходится открывать новые стороны любви, чтобы сделать ее приемлемой.
– Я прохудилась, – сказала Аника, – но все равно иди ко мне, любимый.
Он взял ее руку, и она притянула его к себе, словно пытаясь расплатиться за ужасный поступок, который ей так скоро придется совершить. Она ласкала его, пока он не почувствовал, что выше человеческих сил смирно лежать подле этого прекрасного, гладкого и юного тела. Дионисио улыбнулся и нежно поцеловал Анику.
– Послушай, – сказал он, – кому какое дело, что у тебя месячные? Иди-ка, вытащи из себя эту затычку.
Аника отдалась ему, плотно сомкнув веки, она вбирала в себя малейшие ощущения, чтобы запомнить их на будущее без него.
В селении Сан-Мартин молодые люди устроили клуб. Что-то вроде «Общества почитателей Петиции Арагон», только сами они называли его «Клуб скорби». Неформальные собрания проходили пару раз в неделю по домам у членов клуба, и ни одно заседание не объявлялось закрытым, пока все не напивались в стельку либо не переполнялись такой скорбью, что продолжать становилось никак невозможно.
В клубе сочувственно выслушивали каждого; молодые люди распространялись о глубине своей страсти и безграничности отчаяния. Здесь аплодировали балладам и болеро друг друга, обсуждали встречи и разговоры с предметом вожделений, заключали пари, кто первым получит поцелуй, добьется ласки, достигнет заветной цели. Насчет последнего возникали жаркие дебаты, возможно ли переспать с Летицией и не окочуриться от восторга, а наиболее романтически настроенные члены клуба заявляли, что оказаться с ней в постели – все равно что осквернить святыню. Подобные высказывания заглушались криками и насмешками, но в глубине души все поголовно знали, что это истинная правда: Летиция не из тех, кого можно лихо заманить в постель.
Пока сгорающие от желания юноши собирались в группы, исполняли серенады и устраивали концерты под открытым небом, писали стихи на сигаретных пачках и увеличительным стеклом выжигали имя Петиции на деревьях, сеньор Арагон сгорал дотла в ловушке, куда сам себя загнал.
Он рано женился, и ему было всего тридцать лет, когда дочери исполнилось четырнадцать. Мужчина в расцвете сил, живой, энергичный, сильный и красивый, он носил великолепные черные усы на выбритом лице, которое уже к полудню покрывалось щетиной, темные кудри только начинали редеть. Он был человеком весьма строгих понятий о чести и на стороне сил тратил не больше, чем на жену; он так и не постиг собственной безумной страсти к прелестнице-дочери.
Сеньор Арагон сделался угрюмым и раздражительным, однажды чуть не прибил жену, когда она сказала что-то поперек, и приобрел совершенно нехарактерную привычку временами пропадать на несколько дней и возвращаться пьяным, воняя блевотиной.
Тем временем Летиция все больше отдалялась от мира. Порой она возвращалась к ребячьей привычке ходить по дому голой, и тогда отец, пожирая ее глазами, приказывал одеться и не позорить семью.
Девушка пристрастилась читать запоем и жила в книжном мире, населенном финансовыми магнатами и восхитительными красавицами, статными политиками и дамами сомнительных намерений. Но она была не настолько оторвана от жизни, чтобы не заметить разговоров о Дионисио Виво, которого однажды непременно должны убить. Летиция спрашивала о нем у матери, нутром чуя, что речь не о книжном, но о подлинном трагическом герое. Она ошеломила родных, подписавшись на «Прессу» с политическим приложением, и жадно прочитывала газету, хотя та всегда приходила с двухнедельным опозданием – из столицы в селеньице ее доставляли на самолете, грузовике, тракторе и муле.
Что-то завораживало в тоне писем про кокаин, в них чувствовались сострадание и гнев, четкость доводов и широта взглядов, и Летиция обнаружила, что где-то существует мир, в котором реально происходят ужасы, проводится международная политика, живут рвущиеся к власти негодяи. Еще она поняла, что в том мире обитают подлинные донкихоты, которые, несмотря ни на какие последствия, не отступают от своего и без малейшего шанса на успех пытаются совершить невозможное и немыслимое.
Мысли о Дионисио Виво целиком ее поглотили. Получая номер, она нетерпеливо разворачивала его на странице с письмами и, если от Дионисио ничего не было, со злостью швыряла газету на пол, но затем все же подбирала и прочитывала колонки новостей. Часто она недвижно сидела на крылечке или под платанами и размышляла о Дионисио Виво, словно ожидая от него сообщения по волнам эфира.
Такова уж была Летиция – сообщение она получила. Во время обряда девочка была чадом божества Ошун – богини всего приятного в жизни и к тому же Богоматери Милосердной и Кроткой. Потому она хранила свои денежки в высушенной тыкве и носила ожерелье – пять желтых бусин, одна красная, – напоминанием о романе Ошун и Чанго. Живот она натирала медом и мылась в реке, по меньшей мере, раз в день.
