Книга Между Амуром и Невой - Николай Свечин

— Ты погоди, не гони так, — заговорил Брудастый с жаром. — Ты не всё знаешь. В третьем балагане «пустынники» как раз с апреля правят, там моей власти нет. Да и первый уже к рукам прибирают, сволочи! Что я мог поделать? Силов не хватает с ними тягаться — их уже к полсотне привалило, а настоящих «деловых» и трёх десятков не наберется. Вот, жду: может, в среду угонят кого по этапу… Наглеют «зеленые ноги» с каждым днём — мочи нет терпеть; а куды деваться?

Лыков упругим шагом прошёлся из угла в угол, поводя широкими плечами, потом шлёпнул с шумом ладонью об стену:

— А давай их сегодня побьем! Не будем ждать никаких этапов — разгромим их по частям. Они же не в одном месте все пятьдесят спать ложатся?

— Нет, не в одном, — просветлел лицом Брудастый. — А ведь точно! Больше всех «пустынников» в том самом третьем балагане; на вчерашний день было тридцать четыре человека. В первом еще человек шестнадцать, может, семнадцать. В нашем совсем нет — тут фартовое место, а в четвёртом всего двое.

— Вот так их и отщучим. Начнем с третьего. К часу ночи собери всех своих, осторожно; мы с Челубеем присоединимся. Меня пусти впереди. Как ворвёмся, сразу держите двери изнутри, чтобы другие «пустынники» не могли зайти. Когда покончим с этими, пойдём по балаганам остальных добивать; они уж к тому времени прятаться от нас разбегутся… Слышь, ребята! главное, не дрефить! Бить с умом: жизни чтоб не лишать, иначе все в карцер пойдем; а поучить надо с душой. Будут помнить баню до новых веников. А то ишь, удумали — с фартовыми меряться!

«Деловые» весело загудели: речь Лыкова пришлась им по душе, и план, придуманный у них на глазах, казался осуществимым. А то, что такой богатырь сам вызвался идти в первых рядах, придавало дополнительную веру в успех.

…К трём часам ночи битва «деловых» с «пустынниками» завершилась. Она прошла по лыковскому плану. В третьем балагане, где развернулись основные события, двадцать три человека с Брудастым и питерцами во главе, схватились с тридцатью пятью бродягами. Несмотря на неравенство в силах, всё решилось положительно в несколько минут. Тройка бойцов с порога ворвалась во вражеские ряды острым клином. Когда от страшного удара Лыкова бродяжий «маз», саженный верзила, улетел под нару, будто пущенный из катапульты, его люди смешались и побежали. Их догоняли, валили на пол и добивали ногами без пощады. Некоторые «пустынники» взялись было за ножи; двоих фартовых порезали, причем одному пробили брюшину. Но сопротивление было уже сломлено; кого ловили с «жуликом» в руках — драли почти до смерти. Покончив с главными силами, «деловые» пошли в другие балаганы доводить дело до конца. Бродяг гоняли по всей Централке и лупили смертным боем, причём в этом участвовали шпанка и даже некоторые брусы, обозлённые диктаторским поведением «пустынников». Несколько часов велась загонная охота; бродяг вытаскивали из дровяных сараев, из-под кухонных котлов, даже из печей, отыскивали в нужниках и чердачных застрехах балаганов. Двое успели забежать в караулку, но их вынули и оттуда. Несколько «зеленых ног» покалечили, а одного, показавшего нож, забили-таки до смерти. Надзиратели благоразумно явились к шапочному разбору, чтобы лишь забрать наиболее пострадавших в лазарет, а относительно целых, для их же пользы, укрыть в карцере. Триумф «деловых» был полным, а низложенный было Пестриков сделался старшим старостой всей Московской пересыльной тюрьмы. Первое дефектное звено «Этапной цепочки» было починено.

Глава 17

В Сибирь

Утром 24 июня 1883 года, аккурат на Ивана Купалу, партия вышла из ворот Московской пересыльной тюрьмы. Конвой окружил ее и, первым делом, каждый третий солдат демонстративно зарядил ружье боевым патроном (так положено по инструкции). В колонне было около семидесяти человек. В первых, каторжных, шеренгах наблюдалось что-то очень много женщин, причем все с красными тузами на халатах — отравительницы; второе чисто женское на Руси преступление — поджигательство — почти не было представлено. Кандалы на них не надевали и головы, конечно, не брили — это удел сильного пола.

Сразу за каторжными шли ссыльно-поселенцы; их сковывали за руки по четверо в ряд, и мужчин, и женщин без разбора. За ними уже, составляя количественно две трети партии, следовали «спиридоны-повороты», а так же несколько родственников осужденных. Имелась и одна коляска с богатыми поляками-«блиноделами» — паны направлялись в Сибирь с удобствами.

Партии предстояло пешком пройти на Нижегородский вокзал и сесть там в почтово-грузовой состав. Отойдя от тюрьмы не более, чем на двести сажен, начальник этапа, седоусый штабс-капитан корпуса конвойной стражи, остановил колонну и громко спросил:

— Как желаете пойти, православные и прочих богов люди?

— Вестимо, ваше благородие, — отвечали опытные бродяги-«обратники», — желаем через купечество пройти. Вот у нас тут уже и маршлут написан!

— Ну, что ж, вы обычай знаете: сто рублей мне, по десятке унтерам, по рублю рядовым. Согласны?

Из первых рядов запротестовали было три еврея-контрабандиста, но «обратники» быстро их уняли. Договор с конвоем был заключен, и партия свернула в боковую улицу. Началось пятичасовое без отдыха шествие арестантов по Москве.

Каждую среду уже восемьдесят лет подряд выходят из Центалки этапом в Сибирь арестантские партии. Москва для них — начало печального многомесячного пути и место, где можно создать денежный запас, чтобы путь этот не был столь тягостен. Нигде не подают невольникам так щедро, как здесь. Имеются на Москве купцы — и всегда это старообрядцы — которые через своих приказчиков жертвуют еженедельно тысячи рублей, и так в течение десятилетий! Отец умрет — дети его продолжают завещанную традицию. Калачами же накладывают вдругорядь целую телегу и партия часть их потом продает, а вырученные деньги направляет в дуван. Общий сбор дуванится потом на ближайшем отдыхе на всех поровну, не взирая на сроки приговора и уголовный вес человека. Опытные арестанты составляют путь на вокзал так, чтобы обойти и Замоскворечье, и Таганку, и Рогожскую заставу. Последняя никак не вернет себе былого значения после ужасного пожара 1862 года; теперь там живут лишь извозчики да железнодорожные служители, а хозяева все давно переехали в Китай-город. Но и простой люд не скупится на подаяние, допуская, возможно, что и ему когда-нибудь так же вот бросят монету… Только в Москве каторжному в руку сунут сразу десятирублевый банкнот. Потом хорошие сборы будут лишь в Нижнем Новгороде (там половина губернии — староверы). Раньше, когда весь путь до Нерчинска шли пешком, добрая слава ходила про Вязники, Лысково и Кунгур, а худая — про жадный Владимир; теперь паровоз и пароход изменили старые порядки.

Лыков и Челубей оказались на Нижегородском вокзале, вместе с другими, уже к вечеру. На дорогу каждому выдали двойную пайку хлеба (восемь фунтов) и по лабардану[99]; питерцы подкрепили это сбитнем и бужениной. Видимо, этап нарочно выводили из тюрьмы загодя, чтобы арестанты могли собрать милостыни побольше. Староста партии с характерной фамилией Незнайсебя пересчитал на дебаркадере денежную дачу, заплатил обещанное офицеру и конвою, а остальное раздуванил; получилось по двадцать семь рублей и девять копеек на человека.