Книга Грязная история - Фридрих Незнанский

— А он что?

— А он мне и говорит: «Иван, ты что, с ума сошел?! Главную улику проворонил. Ищи где хочешь. Отвечать тебе придется».

— Больше никому не говорили?

— Я не знал, что делать. Сообщить начальству — голову снесут. Попробуй докажи, что я ни при чем. Это же мое хозяйство… Но с вещдоком надо же работать! Какое-то время я потянул, мотивируя тем, что у меня срочная экспертиза. Так оно и было. Грабовенко не подгонял, я даже удивился.

— То есть эта пуля находилась вне контроля следствия, — подытожил Турецкий.

— Выходит, так. Три дня. На четвертый объявилась…

— Каким образом?

— Прихожу на работу, а она лежит вместе с теми, что из мишени. В упаковке и с номером. Как будто и не пропадала.

— Вы сообщили Грабовенко?

— Конечно. Сразу побежал, говорю: нашлась, слава богу! А он мне: я же знал, что она пропасть не могла. Смотрел невнимательно, небось закатилась.

— В упаковке закатилась, как же… — не сдержался Турецкий.

— Я тоже так подумал… Подбросили.

— Подменили, — поправил его Турецкий.

Желтков нервно потер переносицу.

— Вы так думаете?

— А вы тогда подумали иначе?

— Я не знал, что думать. Понимаете, это же уму непостижимо, если так было на самом деле! Тогда грош цена работе эксперта. Где гарантия, что в любом другом случае мы имеем дело с подлинным вещдоком?

— Так, начнем с другого конца. У кого ключ от лаборатории? В смысле, кто имеет доступ к вашей лаборатории?

— Ключ получаю я, расписываюсь. Сдаю — тоже расписываюсь.

— А кто-то из ваших коллег может получить ключ?

— Естественно, в случае моей болезни, командировки, отпуска… Но его можно получить только по особому распоряжению начальства.

— Значит, кто-то проник в лабораторию, пулю подменил. Какая жалость, что одиннадцатого мая вы не провели экспертизу! Тогда точно было бы известно, идентична ли пуля винтовке Гущиной. Или выстрел был произведен из другой винтовки. Но время упущено, пуля пропадает, появляется — и неспроста. Потому что ее нужно было подменить. Вопрос: кому? Кому это выгодно? Кого прикрывал человек, подменивший пулю? А Гущина получила три года. И отсидела два с половиной. Два с половиной года вычеркнутой жизни!

Желтков сидел на стуле нахохлившись, не поднимая глаз на Турецкого. Разговор для него был неприятен, хотя вины его и не было. Разве что не стал тогда бить тревогу, а молчал все три дня. Турецкий, сначала симпатизировавший Желткову, разом в нем разочаровался. Иван Григорьевич, невзирая на свою боевую специальность — все-таки эксперт по баллистике, а не изображает жертву на следственных экспериментах, — оказался человеком нерешительным. «Я не знал, что думать…» «Я не знал, что делать…» Нерешительность в мужском характере Турецкий не уважал. Но что делать, и такие люди бывают в органах следствия.

— Спасибо, что вспомнили и рассказали. Это очень важное сообщение. — И не сдержавшись, съязвил: — Настоящий мужской поступок.

Желтков поднял сухощавое лицо и этот момент стал похож на несчастную собаку колли, потерявшую своего хозяина. Он растерянно поморгал, не зная, как реагировать на слова Турецкого. Но так и не нашелся, что ответить. А Турецкий, сжалившись, пожал его руку и вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Пока он поднимался по затертым каменным ступенькам в кабинет Грабовенко, думал, что теперь совершенно ясно: Гущина невиновна. Тот, кто подменил пулю, хотел подставить именно ее. Иначе никакого смысла в подмене не было. В активе оставалось два показания против одного человека — Белоброва. Никто не утверждал, что именно его пуля поразила Сумцова. Но и дядя Миша, и Константин заверяют, что он приходил на стрельбище выпивший. Пьяный водитель за рулем теряет остроту реакции. А стрелок в подпитии — это уже просто катастрофа, угроза жизни любому человеку, волею случая оказавшегося на линии огня, которую из-за потери ориентации меняет стрелок.

Грабовенко стоял у окна массивный и недвижимый, как памятник. Он повернулся всем телом, когда Турецкий зашел в кабинет.

— Ну что? Не зря сходили? — впился своим цепким взглядом в глаза невозмутимого Турецкого.

— Да так, мелочь, — небрежно ответил Турецкий. — Ничего особенного. Я думаю, ему показалось.

— Что показалось? — насторожился Грабовенко, и Турецкий подумал: «А ведь ты умираешь от любопытства, Василий Петрович. И тебе отнюдь не все равно, что мне сообщил Желтков».

— Вспомнил, что когда со стрельбища привезли вещдоки — пули, — одна куда-то подевалась. Именно та, которую извлекли из тела Сумцова. Но потом нашлась. Он мне это сказал на всякий случай, потому что я его попросил сообщить о любой мелочи, которая ему запомнилась.

— Да чепуха это! Ерунда! — загорячился Грабовенко. — Он ко мне тогда прибежал в панике, дескать, исчезла пуля. Смех! Как она может исчезнуть? У нас сроду вещдоки не пропадали. Я ему так и сказал: ищи лучше. Сам затырил куда-то. Не могла она пропасть. Потом пришел, говорит: и правда нашлась. Надо же, какое значение придает этой ерунде! Хотя правильно. Молодец! — спохватился Грабовенко. — В нашем деле ерунды не бывает. Любая мелочь может пролить свет на расследование.

Турецкий слушал и дивился его неожиданной разговорчивости. Вот как его зацепила эта «ерунда»! Глаза горят, щеки раскраснелись. Тут и психологом не нужно быть хорошим, чтобы понять, — сам Грабовенко «ерунде» придает немалое значение. Должно быть, испугался, что всплыла тема о «потерянной» пуле. Делаем выводы: если бы Желтков допустил обыкновенную халатность, безответственность, расхлябанность, Грабовенко доложил бы наверх о служебном проступке коллеги. Но коль следака так распружинило, он очень не хочет, чтобы Турецкий всерьез углубился в данную тему. Грабовенко от нее крючит. Того гляди, удар хватит. Уже глаза вылезают.

Грабовенко быстрым шагом подошел к холодильнику, достал бутылку воды и припал к ее горлышку, заглатывая большими глотками, аж кадык заходил ходуном. Вот так! В активе появляется исчезнувшая, а потом чудом появившаяся пуля, которая точнехонько соответствует оружию Гущиной. И таинственные манипуляции с этой пулей почему-то вызывают дикую жажду у следователя Грабовенко В.П.

А он уже отдышался, поставил бутылку опять в холодильник и приветливо улыбнулся Турецкому. Глазки при этом у него были злые-злые. Вот чему еще не научился следователь, так это чтобы взгляд соответствовал улыбке.

— Удивляюсь вам, Александр Борисович, — между тем уже спокойным тоном заговорил Грабовенко. — Всего денек посидели, а уже, смотрю, и дело почти дочитали, и у эксперта дважды побывали…

— Я вчера еще ваше стрельбище посетил… — похвастался как бы невзначай Турецкий.

Настроение у Грабовенко сразу испортилось. Куда и улыбка девалась. Он открыл рот, чтобы что-то спросить у Турецкого, но тот жизнерадостно продолжил.