Книга Сорок имен скорби - Джайлс Блант

— Извините, — сказала она, предъявляя полицейский значок. — Я расследую серию краж со взломом, они произошли в этом районе. — Артур Вуд действительно обчистил в этих краях несколько квартир, но Делорм не стала упоминать, что случилось это три года назад.

— Что-что? — прокричала старушка. — Что она говорит?

— Кражи! — крикнула в ответ молодая женщина. Она посмотрела на Делорм с беспомощным выражением: ну что прикажете делать с этими стариками? — К нам никто не залезал, — сказала она.

— Вы не заметили ничего необычного? Фургонов, которые стоят без дела? Незнакомых людей, наблюдающих за улицей?

— Нет. Я ничего странного не замечала.

— Что-что? Что она говорит? Скажи мне, что она говорит?

— Все в порядке, бабуля! Ничего особенного!

Делорм дала им обычный в таких случаях совет: запирайте двери и окна. Молодая женщина пообещала это делать. Делорм ощутила укол жалости: лицо женщины было изуродовано — острая форма экземы или еще какой-то болезни. Кожа выглядит грубой, как слоновья шкура, к тому же видны следы ссадин, словно ее яростно скребли проволочной мочалкой. Уродливой ее не назовешь, но она, видимо, убеждена в своей непривлекательности: вид жалкий, все время отводит глаза… Похоже, судьбе нечего ей предложить, кроме этого выматывающего нервы существования со стареющей бабушкой, и молодая женщина это знает.

— Что она там говорит? Скажи мне, что она говорит!

— Пойдем, бабуля! А то не успеем в магазин, закроют!

— Скажи мне, что происходит! Я хочу знать, что происходит, Эди!

Значит, молодая — Эдит Сомс. Впрочем, у бабушки и внучки может быть одинаковое имя, да это и не важно. Одинокая молодая женщина когда-то взяла в библиотеке один из самых популярных дисков в стране, запись, которую тысячи людей покупали, брали напрокат, переписывали. Ничего в этом такого нет.

Делорм оставила их, медленно бредущих в сторону Макферсон-стрит. Было бы очень приятно сообщить недоверчивому коллеге, что у нее наметилось кое-какое продвижение. Но Делорм свернула за угол (машина вильнула на гололеде) в полной уверенности, что ее утренняя вылазка оказалась совершенно безрезультатной.

20

Эрик Фрейзер открыл крышку своей новенькой видеокамеры «Сони». Поставил кассету, свеженькую, только что из целлофановой оболочки, где оставалось еще две («Магазин будущего» любезно предоставил пятипроцентную скидку), и захлопнул камеру. Он велел Эди вести себя естественно, как будто его здесь нет, но, кажется, из-за этого она еще больше волновалась.

— Зачем тебе снимать, как я мою посуду? — ныла она. — Может, подождешь, пока я займусь чем-нибудь поинтереснее? — Она бешено отдраивала дно кастрюли. — Я даже не причесалась.

Как будто если ты причешешься, от этого что-нибудь изменится. Ему хотелось проверить камеру, прежде чем пускать ее в дело на месте. Или, так сказать, в полевых условиях. Предыдущая запись получилась очень плохого качества: всему виной паршивенькая камера, которой он тогда пользовался.

Он поставил объектив на самый широкий угол, чтобы в кадр попала и Эди, и кухонные шкафы, и даже задняя дверь с треснувшим стеклом и видом на чахлое дерево, засыпанное снегом. По части камер японцам равных нет: оптика первоклассная. Звук тоже должен быть хороший. Эрик уже подробно изучил техпаспорт.

Эди пропихивала губку в стеклянную посудину и обратно, при этом слышались громкие всасывающие звуки. Эрику хотелось ее ударить. Не понимаю, чего я с ней цацкаюсь, сказал он себе, честное слово, не понимаю. Эрик Фрейзер все время делал для себя такой внутренний комментарий, как бы включая «бегущую строку». Да, трудно было устоять, Эди так откровенно преклонялась перед ним, он никогда не испытывал ничего подобного. А если она не выглядит как мне хочется, так это, возможно, потому, что ни к чему мне видеть в ней женщину. Пусть она будет для меня домашним животным, рептилией.

— Эрик, мы уже об этом говорили, когда записывали… ну, ты знаешь. Когда мы записывали…

— …как Тодду Карри вышибало мозги. Это просто слова, Эди. Можешь их говорить. — Ненавижу, когда она вот так мямлит.

— Нельзя снимать на видео эти штуки.

— Штуки? Какие штуки? Говори словами, Эди. Говори словами.

— Мы же вроде договорились, что если мы все будем называть словами, нас запросто поймают. Мы это обсуждали. И вроде бы договорились.

— Какие штуки, Эди? Можешь делать — значит, можешь и называть. Какие еще штуки? Скажи словами. Перестану с тобой разговаривать, если ты будешь мямлить.

— Такие штуки… как когда Тодду Карри вышибло мозги. Такие штуки — как когда задушили Кэти Пайн. Как с Билли Лабеллем. Вот. Доволен?

— Билли Лабелля мы не записывали. Это тебе спасибо, дала ему задохнуться из-за этого сволочного кляпа.

— Не пойму, чем я тут виновата. Это же ты его вязал.

Эрик не настаивал. Лицо Эди, эта пятнистая шкура, краснеет, как помидор. Так заводит, когда слышишь, когда она произносит эти слова. «Задушили». «Пришибли». Эрик какое-то время просто купался в этих звуках, а потом заговорил снова:

— Люди хотят видеть насилие, Эди. У них потребность видеть насилие. У них всегда была потребность видеть насилие. Точно так же, как потребность причинять боль. — Он мысленно повертел так и сяк эти сладкие, обволакивающие звуки. «Причинять».

— Нельзя на камеру, Эрик. И потом, ты же никому не сможешь показать такой фильм. Это безумие.

«Причинять». «Причинять». Как оно ласкает язык, это слово. Эрик не мог остановиться, повторяя его про себя.

— Разве можно столько хранить фильмы с этими штуками… с этими вечеринками? Мы же очень рискуем.

Эрик открыл камеру, вынул кассету. На аппарате имелся вход для стереомикрофона, и его мысли обратились к музыке. Какой сюда подойдет аккомпанемент? Хеви-метал? Что-нибудь электронное?

Голос Эди вывел его из задумчивости.

— Сегодня приходил коп. Женщина.

Эрик поднял глаза. Незачем паниковать, сказал он себе; скорее всего, это ничего не значит.

— Поставила машину на той стороне улицы и подошла. Говорила, что тут у нас были кражи.

Ум Эрика начал с бешеной скоростью просчитывать возможности: не допустили ли они серьезных ошибок? Могут ли копы что-то знать про него и про нее? Нет. Копам не в чем их подозревать. Что он и сообщил Эди самым спокойным и разумным голосом, на какой был способен. Алгонкин-Бей… Откуда взяться умным копам в этой промерзшей дыре — Алгонкин-Бей?

— Я перепугалась, Эрик. Я не хочу оказаться в тюрьме.

— И не окажешься.

У Эрика не было настроения разговаривать, но он не хотел, чтобы Эди продолжала канючить; он видел, что ей нужно вернуть уверенность. Это нетрудно. Эди — как меню в телефоне: надо просто нажать на нужную кнопку. «Для лечения расстроенных нервов нажмите 1».