Книга Чиновники - Оноре де Бальзак

Дю Брюэль (показывается в дверях). Тысяча чер...нильниц, господа, мне предстоит нелегкое дело — воспеть хвалу покойному ла Биллардиеру. Бога ради, помолчите: будете и пари держать и парировать шутки потом.

Тюилье. Пари держать и парировать! Вы покушаетесь на мои каламбуры!

Бисиу (идет в канцелярию дю Брюэля). Верно, дю Брюэль, прославлять — дело весьма трудное, мне было бы легче нарисовать на него карикатуру.

Дю Брюэль. Помоги-ка мне, Бисиу.

Бисиу. Ну что ж, давай! Только такие заметки легче писать за едой.

Дю Брюэль. Пообедаем вместе. (Читает.)

«Каждый день религия и монархия теряют кого-нибудь из тех, кто сражался за них во время революции...»

Бисиу. Плохо. Я бы написал так.

«Смерть особенно безжалостно опустошает ряды старейших защитников монархии и преданнейших слуг короля, у которого сердце обливается кровью от всех этих ударов. (Дю Брюэль торопливо записывает.) Барон Фламе де ла Биллардиер скончался сегодня утром от водянки легких, вызванной болезнью сердца».

Видишь ли, не мешает показать, что и у чиновников есть сердце. Не подпустить ли здесь банальную фразочку насчет того, чтó переживали роялисты во время террора? А? Было бы недурно! Впрочем, нет, мелкие газетки сейчас же закричат, что эти испытания отразились больше на кишечнике, чем на сердце. Умолчим. Ну, как у тебя там дальше?

Дю Брюэль (читает). «Родословное древо старинной судейской семьи, отпрыском которой был покойный...»

Бисиу. Вот это очень хорошо! И поэтично и насчет древа вполне соответствует истине.

Дю Брюэль (продолжает), «...и где преданность престолу передавалась из рода в род, вместе с приверженностью к вере отцов, — было еще украшено господином де ла Биллардиером».

Бисиу. Я написал бы «бароном».

Дю Брюэль. Да ведь он не был бароном в 1793 году!

Бисиу. Все равно! Ты знаешь, во времена Империи Фуше рассказывал анекдот про Конвент и так передавал слова Робеспьера: «Робеспьер мне и говорит: Герцог Отрантский, вы пойдете в ратушу». Значит, прецедент есть.

Дю Брюэль. Дай-ка я запишу!.. Но все же сразу говорить «барон» не годится, я перечисляю в конце все милости, которыми его осыпали.

Бисиу. А, понимаю! Театральный эффект! Так сказать, под занавес!

Дю Брюэль. Вот слушай!

«Сделав господина де ла Биллардиера бароном, ординарным камер-юнкером...»

Бисиу (в сторону). Вот уж верно: весьма ординарным!

Дю Брюэль (продолжает), «...и проч., и проч., король вознаградил его сразу за все услуги, за умение примирять суровость судьи с кротостью, присущей Бурбонам, и за храбрость, присущую истинному вандейцу, не преклонившему колено пред идолом Империи. Он оставил сына, унаследовавшего его преданность и таланты» и т. д.

Бисиу. А тон не чересчур ли приподнят? Ты не слишком ли все это расписываешь? Я немножко приглушил бы эту поэзию — «идол Империи», «преклонить колено»... Эх, черт! Водевили портят стиль, и разучиваешься писать низменной прозой. По-моему, лучше: «Он принадлежал к тем немногим, кто...» и т. д. Упрощай, ведь ты пишешь о простофиле.

Дю Брюэль. Опять словцо из водевиля! Нет, Бисиу, ты мог бы нажить состояние своими пьесами.

Бисиу. А что ты написал насчет Киберона? (Читает.) Нет, не то! Вот как бы я выразился:

«В недавно вышедшем исследовании он выставил себя виновником всех неудач киберонской операции, показав этим пример преданности, не отступающей ни перед какими жертвами». Это тонко, умно, и ты выгораживаешь ла Биллардиера.

Дю Брюэль. За чей счет?

Бисиу (торжественно, точно священник, восходящий на амвон). За счет Гоша и Тальена... Разве ты не знаешь истории?

Дю Брюэль. Нет. Я подписался на издание Бодуэна[72], но еще не успел заглянуть в него: там ведь не найдешь сюжета для водевиля.

Фельон (в дверях). Господин Бисиу, всем нам хотелось бы знать, почему вы думаете, что добродетельный и достойный господин Рабурден, который уже девять месяцев, как руководит отделением и служит правителем канцелярии дольше всех других, господин Рабурден, за которым министр, вернувшись от ла Биллардиера, сейчас же прислал служителя, — не будет назначен начальником отделения?

Бисиу. Папаша Фельон, вы географию знаете?

Фельон (самодовольно). Надеюсь, сударь.

Бисиу. Историю?

Фельон (скромно). В известной мере.

Бисиу (смотрит на него). Ваша бриллиантовая запонка не застегнута, она сейчас выпадет. Ну, так вы не знаете человеческого сердца, оно известно вам, как известны окрестности Парижа, не больше.

Пуарe (на ухо Виме). Окрестности Парижа? А я думал, речь идет о Рабурдене.

Бисиу. Что ж, вся канцелярия Рабурдена держит пари против меня?

Все. Да.

Бисиу. И ты, дю Брюэль?

Дю Брюэль. Я думаю! Пусть наш начальник получит повышение! Это же в наших интересах; тогда каждому дадут подняться на одну ступеньку.

Тюилье. Или каждого спустят с лестницы. (На ухо Фельону.) Хорош, нечего сказать.

Бисиу. А пари я все-таки выиграю. И вот по какой причине, — вам трудно будет понять ее, но я все-таки скажу. Господина Рабурдена следует назначить на место ла Биллардиера. (Смотрит на Дютока.) Справедливость требует этого: его старшинство, честность и таланты неоспоримы и должны быть оценены по достоинству и вознаграждены. Наконец, его назначение важно даже в интересах самой административной власти.

(Фельон, Пуаре и Тюилье слушают, ничего не понимая, но пытаясь уловить темный смысл его слов).

Так вот! Именно потому, что все эти соображения правильны и все его заслуги бесспорны, я хотя и признаю мудрость и своевременность такого назначения, но держу пари, что оно не состоится. Да! Оно провалится, как провалились Булонская экспедиция и поход в Россию[73], хотя гений приложил тогда все усилия для успеха! Провалится, как все на земле, что хорошо и справедливо. Я делаю ставку на дьявола.