Книга Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

– Что здесь происходит? – спросила она, выходя в коридор. К облегчению Гейба, она оказалась одетой в халат и грудь ее была достойно прикрыта.

– Ребенок мистера Спенсера расплакался, – пояснила мисс Питен-Адамс. – Доброй ночи, Имоджин.

И, не удостоив его взглядом, она исчезла за дверью своей спальни.

Леди Мейтленд повернулась к нему. Если по взгляду мисс Питен-Адамс не было заметно, что она признает в нем мужчину, то глаза леди Мейтленд выражали это признание в избытке. Она поплыла к нему, и в природе ее намерений ошибиться было невозможно. В лунном свете, струящемся сквозь высокие окна в конце коридора, ее черты выглядели несколько экзотично. Ее волосы были заплетены в косы и вились вокруг лица, что делало ее похожей на ведьму, дух ночи, спускающуюся на землю, чтобы околдовывать мужчин и лишать их разума. И все же… и все же Гейба ничуть не трогали ни алые губы леди Мейтленд, ни ее особенная, загадочная улыбка. Ну разве что самую малость.

Она была из тех, кто отлично знает, чего хочет: его на ограниченное время и на ясных и четко очерченных условиях. Для нее незаконнорожденность делала его подходящей партией для определенных целей, но никак не посягала на ее права светской женщины.

И все же в ее выражении была некая неопределенность, противоречившая ее решительному виду, когда она вот так стояла перед ним, вопрошая его хрипловатым голосом, не сопроводит ли он ее в библиотеку выбрать книгу.

Конечно, она была из тех женщин, которыми он мог обладать. Она была изысканной, но сама нашла к нему подход и проявила инициативу, а не наоборот. И это было унизительно. Ее глаза были темными и полны заинтересованности, несмотря на то что он читал в них некоторую неуверенность. Она не была потаскушкой. И возможно, это была ее первая попытка обольщения мужчины.

– Я, – сказал он, откашлявшись, – несколько утомлен.

Тотчас же выражение ее лица изменилось и выразило разочарование, но осветилось загадочной и многозначительной улыбкой. И сердце его упало. Что он делает? Кто он такой, чтобы заставить ее чувствовать себя недостаточно обольстительной?

Не следует ли ему поцеловать ей руку только за то, что она бросила на него благосклонный взгляд?

– Я вполне вас понимаю, – сказала она. – Такое со мной не в первый раз, и мне тоже пора в постель.

Гейб ощутил прилив спасительного гнева против того, кто в прошлом посмел отказать столь прекрасной молодой женщине. Он почувствовал также сильную потребность объяснить ей, что отсутствие законных родителей вовсе не означает, что он лишен нравственных принципов. У него не было выхода и возможности отказать ей.

– Не угодно ли вам… – Он пытался найти в своей памяти нечто важное.

Где надлежит свершиться этому беззаконию, когда люди находятся в гостях? Самым последним делом он счел бы пригласить ее в свою спальню. Ведь иногда он брал туда Мэри.

– Не желаете ли завтра вечером съездить со мной в Силчестер? – спросил он.

– Там кто-нибудь может нас увидеть, – ответила она, и в голосе ее прозвучало сомнение. – Я говорю это только потому, что Рейфа нервирует, когда я путешествую без должного сопровождения, – добавила она, снова кладя руку ему на плечо. – Я не хотела бы, чтобы вы подумали, что у меня нет желания поехать.

– Почему бы нам не предпринять это путешествие переодетыми? – услышал он собственные слова, будто со стороны. И ее лицо просияло.

– О, как весело это будет! Может быть, мы съездим в какое-нибудь уединенное местечко?

Внезапно Гейб вспомнил, что видел объявление на столбе на дороге в Силчестер.

– В «Черном лебеде» выступает певица из Лондона.

– Это было бы чудесно! – прошептала она и выглядела при этом скорее как ребенок, предвкушающий угощение или подарок, чем как молодая женщина, устраивающая безнравственное свидание.

Он поклонился:

– В таком случае до завтрашнего вечера.

Ее глаза казались влажными, где-то в их глубине он видел намек на смех. Гейб понимал, что заниматься любовью с Имоджин Мейтленд, даже просто провести с ней вечер было таким наслаждением, получить которое любой нормальный мужчина счел бы великим и редким счастьем.

Она исчезла за дверью спальни, вероятно готовясь сбросить халат и улечься в постель на деликатно шуршащие шелковые простыни.

А Гейб остался стоять в холодном коридоре, не сводя глаз с дверей двух спален. Это походило на средневековую мистерию, в которой человеку предлагался выбор между добром и злом. Но в жизни было гораздо сложнее.

Джиллиан Питен-Адамс была явно не заинтересована в нем. А возможно, она вообще была равнодушна к мужчинам. И все же в ней было это старомодное достоинство – порядочность, и душа его томилась по нему и изнывала.

Имоджин Мейтленд была столь прекрасной женщиной, что одна ее улыбка, в которой таился намек на желание, была так же притягательна и сильна, как сам грех. Ее нельзя было назвать непорядочной и грешной. Она была просто Имоджин, и она желала его, сына потаскухи, пригодного только для внебрачной связи. Но никак не для брака.

Глава 17Усы и западный ветер

Рейф не спал. Для него это было новым опытом – бодрствовать среди ночи и притом быть совершенно трезвым. Это настолько поразило его, что он был склонен изучить свое состояние. Он свесился из собственного окна на обозрение всему свету, а на деле только второй горничной, красневшей в обществе грума. Дул теплый западный ветерок. Его старая няня имела обыкновение говорить, что ночной ветер с запада ввергает людей в любовную пучину.

Ночные запахи были отличны от дневных. Во дворе нежно и тихо шелестели листья, колеблемые ветром. Они усыпали землю и выглядели всплесками более темного цвета на светло-серых булыжниках двора. Рейф подумал, что эти булыжники были здесь с XIV века. «Мои предки, – подумал он, – ступали по этим камням».

Эта мысль его глубоко растрогала, но Рейфу все-таки не удалось вызвать в себе достаточно сильных чувств. Он мог вспомнить лишь двоюродного дедушку Вудворда, который имел обыкновение танцевать здесь в бальных туфлях на высоких красных каблуках с напудренными волосами и тщательно подкрашенным лицом. Он был эталоном плута и распутника георгианских времен.

«Должно быть, трудно справляться с булыжником в туфлях на высоких каблуках», – праздно подумал Рейф.

И тут возле его двери послышался звук. Он повернул голову.

– Это ты, Гейб? Я могу предложить тебе выпить, но пить воду так скучно!

По неизвестной причине щеки у Гейба пылали так, как обычно у Рейфа после четвертого стакана бренди.

– С Мэри все в порядке?

– Она снова плакала, – сказал Гейб, бросаясь в кресло. – Прошу извинить меня за беспокойство, но я заметил полоску света под твоей дверью.

– Разве для детей не нормально плакать? – спросил Рейф. – Я так понимаю, что они в лучшем случае надоедливы, а в худшем – просто смертоносны.