Книга Замыкая круг - Карл Фруде Тиллер

Но дальше стало еще хуже. Однажды, вернувшись с работы, я нашел маму в твоей комнате, она плакала. Глаза покраснели и опухли; когда я спросил, что случилось, она не ответила, только покачала головой и кивнула на кровать — там лежал твой дневник. Прочти, сказала она. Я, конечно, понимал, что, читая твой дневник, нарушаю границу, но серьезность ситуации не оставила мне выбора, а то, что я прочитал и увидел, заставило меня похолодеть. Во-первых, несчетные стихи о смерти, тлене и истреблении, чуть ли не болезненная завороженность всем мрачным и разрушительным, несчетные подробные изображения всевозможных пыток и казней, вдобавок ты романтизировал самоубийство и пытался обосновать его посредством извращенных и, скорей всего, неправильно понятых трактовок Камю, Цапфе[14]и Шопенгауэра. Все это, разумеется, было скверно и вызывало тревогу, но для меня по-прежнему оставалось не слишком важным, не вязалось с тем человеком, каким — я знал — ты был в глубине души, и я по-прежнему воспринимал это как юношеское заигрывание с экстремальными теориями и взглядами.

А вот от чего у меня подкосились ноги и я поневоле сел на кровать рядом с мамой, так это от краткого описания вашего с Юном похода в горы, когда вы повстречали заблудившуюся девушку и отказались показывать ей дорогу, пока она не займется сексом с вами обоими. Не припомню, чтобы прочитанное когда-либо выбивало меня из колеи сильнее, чем этот фрагмент твоего дневника, настолько страшный и злобный, что меня потом чуть не вырвало; а едва я справился с потрясением и мы заговорили с тобой об этом, ты снова поверг нас в шок. Это все неправда, сказал ты. Ты злился и, перехватив инициативу, объявил, что тебе было любопытно, как далеко мы способны зайти в стремлении контролировать тебя, и кой-какие фрагменты дневника написаны специально, чтобы это выяснить. Эпизод с заблудившейся девчонкой — выдумка, от начала и до конца, мы спокойно можем ей позвонить и проверить, коли охота, ты попросту решил изобразить нечто очень и очень серьезное, чтобы мы с мамой, если прочтем, обязательно призвали тебя к ответу, а значит, сами себя разоблачили. Теперь я знаю, что могу доверять вам не больше, чем вы мне, сказал ты. Мы с мамой не знали, что сказать, нам казалось, мы навсегда тебя потеряли, когда ты повернулся и ушел. Нас охватило безнадежное отчаяние, и от расстройства я наехал на маму, сказал, что теперь-то пора ей выложить, кто твой биологический отец.

Долгое время меня не оставляло смутное и, вероятно, ошибочное ощущение, будто все это каким-то образом связано с твоим биологическим отцом. Человек, которому полагалось бы служить тебе образцом и ориентиром, в твоей жизни отсутствовал, и не просто отсутствовал, ты даже не знал, кто он, и мне казалось, это привело тебя к куда более сильному личностному кризису, чем тот, какой обычно претерпевают все тинейджеры.

Сам ты всегда говорил, что не очень-то и хочешь знать. Презрительно фыркал, когда слышал про людей, которые выросли, не зная своих биологических родителей, ведь в таких историях, будь они описаны в романах или сняты в кино, вопрос о настоящих матери и отце был важнейшим в жизни главного героя. Они создавали впечатление, будто тот, кто не знает имен своих биологических родителей, никогда не изведает счастья, всегда будет чувствовать нехватку чего-то существенного, а его жизнь — осознанно или бессознательно — станет непрестанными поисками собственных корней. Эти поиски могли принять вид погони за все новыми и новыми сексуальными партнерами, за алкогольным забвением, за разными формами религиозных переживаний или за политическими и идеологическими «отцами», но в конечном итоге речь шла об одном: о поисках биологических родителей. Все это сущие сантименты, говорил ты, и не имеет вовсе или почти ничего общего с реальностью. Конечно, ты иной раз думал о том, кто твой отец, но отнюдь не каждый день, ты, мол, прекрасно жил и не зная, кто был твой биологический отец.

Признаюсь, мне нравилось слушать эти твои высказывания, особенно в присутствии Юна и Силье. Я любил тебя как родного сына, и что-то во мне желало, чтобы ты не тосковал по настоящему отцу и чтобы все вокруг слышали, что так оно и есть. Временами, правда, у меня возникало подозрение, что именно потому ты так и говорил: знал, как мне хочется, чтобы ты не искал другого отца, кроме меня, и, высказываясь подобным образом, давал мне почувствовать, что так оно и есть. Для меня это было поистине объяснение в любви, и я с трудом скрывал свою радость.

Но хотя мне было горько, а маме еще горше, ситуация сложилась настолько серьезная, что я не мог не заговорить с нею о твоем отце. Однажды я уже делал попытку, вскоре после нашего знакомства, но тогдашняя ее реакция отчетливо показала, что твой биологический отец не тема для разговора, и при всей мягкости, с какой мама пресекла мою попытку, держалась она чрезвычайно решительно, потому-то я счел за благо до поры до времени не касаться этого вопроса. Надеялся и верил, что постепенно ей станет легче все мне рассказать, наверно, думал, что, по ее мнению, тебе этот секрет можно открыть, только когда ты достигнешь определенного возраста, или, может, она хочет пока подождать с рассказом, нам надо подольше прожить вместе, чтобы у нее не осталось сомнений: я никогда не брошу ее, что бы она мне ни рассказала. Тем не менее, перед женитьбой я решил спросить ее еще раз и наверняка спросил бы, да только вот она опередила меня и сказала, что выйдет за меня лишь при одном условии: именно этот вопрос я не должен задавать ей никогда. Влюбленный и решительно настроенный показать себя человеком, который из любви к ней готов пожертвовать всем, я обещал никогда больше не спрашивать и держал слово до того самого дня, когда ты рассвирепел, выяснив, что мы читали твой дневник.

Ты как раз хлопнул входной дверью, когда я повернулся к Берит и сказал, что пора тебе узнать, кто твой биологический отец. Вообще я не собирался задавать этот вопрос, так вышло само собой, и я, помнится, даже вздрогнул, когда он сорвался с языка. Мама же будто и не слышала, стояла с таким же печальным лицом, что и перед тем, как я спросил. Сперва я подумал, она делает вид, будто не слышала, чтобы, дать мне шанс все это похерить, притвориться, будто я сказал что-то совсем другое, но нет, я сразу понял, что ошибся, когда набрался смелости и еще раз повторил вопрос. Не понимаю, что нам делать, только и сказала она, и ничто в ее тоне и в выражении лица не указывало, что она играет комедию. Она вообще никак не откликнулась на мой вопрос, казалось, какой-то психический механизм ограждал ее от всего, что имело касательство к твоему биологическому отцу, и я отчетливо помню, как сильно это на меня подействовало. Когда-то у меня был друг, которому довелось пережить, как его жена впадает в психическое расстройство, он рассказывал, каково было видеть, что самый любимый человек на свете превращается в совершенно чужого, незнакомого. Лишь в ту секунду, когда упомянул перед мамой о твоем биологическом отце, я понял, что́ он имел в виду. Я никогда не говорил с мамой об этом эпизоде, никогда больше не видел ее такой, старался забыть, что в ней есть и эта сторона. И про твоего биологического отца, разумеется, больше не вспоминал, твердил себе, что в некоторых случаях не знать лучше, чем знать, и что, судя по всему, этот случай именно таков.