Книга Крыши Тегерана - Махбод Сераджи

Отец зажигает сигарету и глубоко затягивается. По выражению лица Ахмеда я догадываюсь, что он хочет закурить, но целиком поглощен рассказом моего отца.

— Я сказал ему, что никогда в жизни не брал взяток, — продолжает отец. — Он рассмеялся и ответил, что отпирательство свойственно человеку, погрязшему в коррупции. Затем он велел мне сдать жетон и следовать к его джипу. Он повез меня в Тегеран, чтобы лично услышать заслуженный приговор. В нашей стране обвиняемый не имеет никаких прав, так что я сделал то, что было велено. Я спросил, нельзя ли остановиться у моего дома, чтобы сообщить жене. Он сказал «нет», и мы поехали дальше.

Это был своеобразный человек — удивительно говорливый и безжалостно честный. Его, казалось, не волновало, что мне неинтересны скучные рассказы о его предках, по-собачьи преданных семье короля. Его отец, как и дед, были верными слугами шаха Резы. Он вспоминал, что шах обещал его отцу благополучие их семьи до тех пор, пока Пехлеви будут носить корону. По его утверждению, Садеги — люди величайшей честности, не помышляющие о том, чтобы принять подношения от кого бы то ни было, даже от самого короля.

Он рассказывал о своем сыне и будущей невестке, которую обожал. Они должны были пожениться через пару месяцев, и он очень ждал появления внуков, особенно мальчика.

Он сказал, что его тошнит от людей вроде меня, что он ни разу в жизни не ступил на неверную дорожку и что не в силах уразуметь стремление таких, как я, к деньгам и власти. Он не понимает психологию алчности и поэтому пришел в отчаяние, когда ему довелось объяснять сыну — сокровищу его жизни, — почему некоторые люди падают столь низко, рискуя своей честью и честью семьи.

Я сидел, молча слушая, как он разглагольствует о своей озабоченности по поводу всеобщей справедливости и социального равенства, порядочности и нравственности, а также по поводу необъяснимой склонности людей к коррупции. Он рассказывал мне о взятках, которые ему предлагали как инспектору, и как он отказался принять хоть один риал на протяжении всей долгой непогрешимой карьеры. Однажды ему предложили огромную сумму, ее хватило бы на оплату образования его сына в самом лучшем университете Соединенных Штатов. Он отказался принять эту взятку, сказав, что предпочитает лишить сына образования, чем воспользоваться незаконно полученными деньгами. В другой раз он отверг новый, полностью обставленный дом в богатом квартале столичного города.

Он говорил, что знает: враги притаились в тени, ожидая удобного момента для нанесения удара, но его принципы непоколебимы, и он предпочтет смерть бесчестной жизни.

Я молча слушал, думая о лишениях, которые должны были выпасть на долю моей семьи. Что станет делать моя жена? За всю жизнь она не проработала ни дня, а теперь ей предстоит одной поднимать ребенка. У меня не было сбережений или собственности, которую можно было бы продать. Ей пришлось бы надеяться только на себя. Я представлял, как тебя ругает хозяин дома или магазина — возможно, даже бьет за малейшую детскую провинность или шпыняет только ради того, чтобы преподать урок. А я в это время буду гнить в тюрьме за преступление, которого не совершал. Я терзался от боли, пока этот болван, этот самозваный страж высоких принципов и нравственных ценностей болтал о преданности своей семьи тирану. Всматриваясь в его лицо с пассажирского места, я видел символ всего неправильного в нашей стране, и я знал, что мне делать.

Я мог одним ударом размозжить ему череп. Я побеждал на ринге мужчин и покрупнее, а теперь я должен спасти моих близких от самого страшного врага, которого мы когда-либо встречали. Я сжал кулаки и приготовился.

Я понимал, что перед нанесением рокового удара мне нужно придумать план. Я ударю его, перехвачу руль и остановлю машину. Я брошу тело на заднее сиденье, съеду с дороги, зарою тело в канаве и сожгу машину, потом на попутке доберусь в контору. Никто не видел нас вместе, а у него армия врагов. Никто меня не заподозрит, потому что я тоже вел честную жизнь — простую жизнь, которую едва не загубил человек, не имеющий против меня ни единой улики.

Он остановил машину в тот самый момент, когда я уже был готов прервать его земное существование. Его сбило с толку мое молчание. Он сказал, что в подобных обстоятельствах люди обычно умоляют о прощении, или предлагают выкуп, или пытаются сбежать. Он стал допрашивать меня:

— Что с тобой, мужик? Тебя не беспокоит твоя репутация? Не чувствуешь раскаяния? Стыда? Страха? Не мучает совесть? Объясни, что это такое — опуститься до твоего состояния.

Он выбрался из машины, захлопнул дверь, а я продолжал молчать. Он сел на ограждение у дороги и закурил сигарету. Я вылез из машины и, не говоря ни слова, сел рядом, все еще дожидаясь подходящего случая напасть. Он смотрел на горы и ручьи, пробегающие по долинам, и дымил сигаретой.

— Ты невиновен? — спросил он.

Я смерил его взглядом и сказал:

— Разве это для вас важно? Разве для вас обвинение в правонарушении не равносильно признанию вины? Разве не люди вроде вас извратили нашу систему ценностей? Разве не такие, как вы, виноваты в нашей национальной подозрительности и предвзятости в отношении справедливости и правосудия? Разве не правда, что такие люди увековечивают уродство нашей политической и правовой системы? Нет, я не чувствую ни раскаяния, ни боли, ни вины, ни стыда — все это чувствует человек, совершивший преступление.

Буду с вами честным, — продолжал я. — Перед тем как машина остановилась, я был готов раскроить вам череп. И, если уж быть совсем откровенным, я все еще об этом думаю. И это не из-за незаслуженных мучений, которым вы собираетесь меня подвергнуть, а из-за несчастий, которые обрушатся на головы дорогих мне людей. Мне наплевать на вашу честность и непогрешимые нормы, меня возмущает ваш недалекий подход к виновности человека. Так что советую вам бежать, умолять о пощаде или каяться, потому что ваше время на земле подходит к концу.

Он не попытался убежать, несмотря на то что видел в моих глазах гнев и боль. Докурив сигарету, он зажег следующую. Вдруг, как воспитанный человек, на миг позабывший о правилах приличия, он предложил мне сигареты. Я взял одну, и он почтительно поджег ее своей старой зажигалкой.

— Что будем теперь делать? — спросил он.

Немного подумав, я сказал:

— Вернемся в деревню и встретимся с моими обвинителями.

Он согласился и направился к водительскому месту.

— Поведу я, — шепотом сказал я.

Он взглянул на меня, и я понял, что он разгадал мое намерение.

— Они никогда вас не видели? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

Не обменявшись больше ни словом, мы поехали. Я удивился, что он с готовностью согласился на мой план. Полагаю, в жизни он встречал много негодяев. И думаю, по крайней мере, в душе он не считал меня таковым.

Пока я вел машину по гравийным дорогам в горах Эльбурс, я чувствовал на себе его взгляд. Мы пересекали узкие дорожки, проложенные для лошадей и ослов, ехали по каньонам и вдоль рек в сторону маленькой деревушки под названием Колахдашт. Я любил эти места. Все здесь дышало покоем и дарило безмятежность: луга, на которых паслись коровы, горы, с которых сбегали чистые ручьи. На склонах иногда можно было увидеть оленей.