Книга Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

узнать причину аварии. Но не тут-то было. Экипаж в один голос утверждал, что у одного из них заболел живот, вот и решили подсесть к кустам, но тут вертолёт ни с того ни с сего зацепился лопастью за землю, перевернулся и сгорел.

Дотошный генерал поинтересовался у врачей госпиталя, где лежали поцарапанные лётчики, что за причина расстройства желудка у пострадавшего, может быть, отравился в столовой, что было бы чрезвычайным происшествием с невероятными последствиями для всей тыловой службы?

— К сожалению, мы ничего не выяснили, хотя нам самим интересно это знать, — отвечали врачи. — Двое суток он не может сходить в туалет и дать нам хоть что-то на анализ. Может, с перепугу так?

— С перепугу не так, — сказал, генерал. — С перепугу всё наоборот. Они нам говорят неправду.

Стали искать правду. Кто-то предложил изучить в масштабе линию маршрута полёта. Вычертили, наложили на карту, повторяет русло речки. Очень похоже. Признались. Оказывается, шли на малой высоте и высматривали в речке сети, отвлеклись малость и зацепились при крене лопастями за землю.

Командира экипажа сняли с лётной должности, а правого лётчика и бортового техника примерно наказали. И это несмотря на то, что лётчик был одним из лучших в полку, ас. Восстановили через три или четыре года. Но это был уже другой лётчик.

На учениях осенью, когда грязь азиатская скользкая, как мыло, на вертолёте Ми-2 чуть не убили генерала. И всё из-за того, что он уважаемый представитель своего сословия.

Маленький вертолёт использовался как связной. Генералу вздумалось слетать в какой-то пункт, проверить ход учений. Его усадили на правое сиденье вместо пассажирской кабины — пусть потешится генерал, испытает новые ощущения. Взлёт на вертолёте с характерным наклоном туловища вперёд оказался непривычным, он с перепуга, что падает, стал искать упора для ног, нога скользнула по мокрому полу и надавила на педаль. Вертолёт развернуло и уронило набок. Выскочив из кабины, генерал сразу же заявил, что лётчик в этом не виноват, что он сам допустил оплошность. Нога скользнула. А в конце дня заявил протест командованию авиацией.

— Генерала чуть не убили! — возмущался он с трибуны при подведении итогов учений.

Лётчика сняли с лётной работы. И только перед самым Афганом восстановили, и он первый вылетел там на боевое задание, успешно его выполнил, как и все последующие. Фамилия этого лётчика — Мурманцев. Владимир Мурманцев.

Случаются командировки во Фрунзе. Выбрав момент, спешу к дочери в школу. Она ходит в первый класс, её выбрали санинструктором, она очень довольна своей должностью. Пока идём к дому, спешит всё рассказать мне о своих школьных делах. Открыв дверь ключом, который висит у неё на длинном шнурочке на шее, впускает меня в квартиру. В квартире всё как было при мне. Только пианино прибавилось. Его я купил для дочери, уезжая в Алма-Ату. Тогда было проблемой купить в магазине пианино, но мне удалось. Дочь тут же садится за пианино и бренчит по клавишам, постоянно поворачивая головёнку в мою сторону, ожидая похвалы. Конечно же, я не преминул сделать это. Глазёнки у дочери светятся от радости. Схватив меня за руку, она тянет к столу, вываливает из портфеля дневник, тетради, книжки, показывает отметки, рисунки. Я обнимаю и хвалю её, говорю, какая она у меня молодец. Оставляю подарки, и мы расстаёмся до следующего раза.

А в следующий раз учительница, когда я зашёл за дочерью, долго, изучающе, смотрела на меня, пытаясь что-то понять, в конце попросила не заходить с дочерью в дом, потому что поступила жалоба от её мамы, что в прошлый раз я украл у них последние деньги. Это теперь смешно, а тогда было совсем не до смеха. Слепое женское мщение или что-то более серьёзное?

Боясь попасть в число аварийных объединений, командование приняло решение восстановить разбитый на учениях вертолёт Ми-6. А от вертолёта практически ничего целого не осталось. Фюзеляж раскололся пополам и смялся, двигатели с редуктором просели, хвостовая балка отвалилась, кабина висит на кабелях… В таких случаях делалось так: заказывались новые детали и агрегаты, кое-что снималось со списанных, упорно работали дни и ночи всем составом полка, клепали, сверлили, собирали, наконец, поднимали в воздух, затем ставили в дальний угол аэродрома и ждали момента, чтобы списать при удобном случае. Конечно, экономически это невыгодно, но не без пользы — так приобретается опыт восстановления повреждённой авиационной техники.

Моё новое задание — перебазировать на внешней подвеске до Джамбула через хребет то, что осталось от вертолёта.

Жарища несусветная! И пустой вертолёт не висит в таком воздухе, не говоря уже о гружённом. Сняли всё, что можно было снять с вертолёта, слили топливо, оставив запас на 20–30 километров пути, и ранним-ранним утром зависли над грудой железа. Зацепили, приподняли. Тяжело, но висит вертолёт. Сели, посовещались. Решили лететь. С первых метров полёта началось невообразимое! Груз вёл себя прескверно! Он то уходил под брюхо вертолёта, то угрожающе мчался, закручиваясь штопором, к хвостовому винту. Зажмурившись, мы отворачивались, ожидая удара и взрыва. Бог издевался над нами, как хотел, но не доходил до крайности: Он знал, что мы здесь ни при чём, что мы подневольные люди, хотя и с погонами о двух просветах на плечах. Зависнув под хвостом, этот чёртов груз с огромным ускорением вдруг устремлялся вниз. С земли даже было видно, как нелегко вертолёту-носителю, а ещё хуже экипажу. Заскочив в вертолёт сопровождения Ми-8, мы кинулись вслед за страдальцем, прильнув к бортовым окнам.

Прошли километров пятнадцать, сели на ровное поле недалеко от какого-то киргизского села. Через десять минут от балдарят (кирг. балдар — мальчик) уже не было отбоя. Они лезли во все щели и дыры, за что-то тянули, стремясь оторвать, куда-то толкали палки… Пришлось заняться делом экскурсовода. С помощью экипажа я согнал всех в визжащую, кричащую кучу, сказал, что покажу весь вертолёт, если только они будут послушными. В вертолёте их больше всего поразила кабина, полная приборов, рычагов, кнопок и выключателей. Узкие глаза азиатской детворы распахнулись во всю ширь и были ни сколь не меньше удивлённых глаз всей другой ребятни.

Подъехал верховой. Он был в галстуке и когда-то, видать, белой рубашке. Не слезая с лошади, долго смотрел издали на всю кутерьму с детьми, с заправкой вертолёта. Высмотрев старшего по виду из нас, это был бортмеханик, он принял его за главного, подъехал к нему и спросил, кто будет платить за потраву пшеницы.

— Какой пшеницы? — не понял «старший». — Мы не травили никакой пшеницы.

— Вы сидите на пшеничном поле, — категорично заявил