Книга День мертвых тел - Николай Иванович Леонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здравствуй, Аджей.
Его руки Полонский будто не заметил. Смотрел в глаза и улыбался.
— Удостоверение покажи.
«Все правильно, — пронеслось в голове, — ни для кого сейчас Аджей не расстался бы с охраной. У Виктора выхода не было, и он раскрыл карты. Это все равно ничего бы не изменило. Он никому уже не верит».
Гуров вынул из кармана, протянул удостоверение. Полонский раскрыл его, не поднял головы, как это делают обычно, сверяя лицо с фото. Вернул корочки.
— Полковник УГРО. Сильно. Хвалю.
— Ты должен мне все рассказать, Аджей. Я действительно могу тебе помочь. Здесь никто не верит в то, что ты не убивал этих людей. Но хуже то, что им удобно в это не верить. Расскажи мне, кто эти люди.
В глазах Полонского что-то промелькнуло, они сузились. Улыбка слиняла с лица. Оно приобрело странное выражение, которого Гуров не сумел разгадать:
— Рассказать? Тебе? Товарищ полковник, а пошли бы вы знаете куда со своей помощью? Я думал, ты журналист, Лев. Я был абсолютно в этом уверен. Но что-то заставило меня тебе поверить. Не все из ваших — сволочи. Ведь может же быть такое, подумал я, нормальный мужик, книгу пишет. Просто с профессией не повезло ему. А ты, оказывается, мент. Тебя посадить меня прислали? Из Москвы? Ого! — Аджей говорил негромко, но голос его дрожал. И, заглянув в его глаза, со зрачками, растекшимися почти на всю прозрачную радужку, Гуров понял. Полонский действительно узнал людей, принявших страшную смерть от рук неизвестного маньяка. Но смертельно напуган он не этим. — Какая честь. Я даже не помню, кто из них был московский. Или кто мог взлететь так высоко из нашей дыры.
«Кто из них», — сказал Аджей. Клиенты. Он имел в виду клиентов, которых находил ему Сифон.
— В руки себя возьми, Аджей. Я был на «Барже», ты свободен. Вот, забери, — Гуров протянул ему пакет с фотографиями и старой дискетой, добытыми из тайника старого плавучего ресторана. — Только не свети, охране своей передай, что ли… И выслушай меня, пожалуйста, я хочу помочь.
Но было поздно. Слово «Баржа», как заклинание, уже превратило лицо Полонского обратно, в бесстрастную маску, под которой клокочет едва сдерживаемый ужас. Он протянул было руку, но как только Гуров разжал пальцы, пакет упал к их ногам.
— Охрана! — произнес художник громко, глядя на пакет. С первого этажа тут же затопали по лестнице тяжелые шаги его сопровождения. Когда Аджей поднял голову, Гуров увидел в нем подростка. Красивого и упрямого, только что вышедшего из детского дома. Одного в целом мире. — Этот разговор окончен, мент. А хозяевам своим передай, что, если только меня не посадят, я уеду из России. Пусть спят спокойно. И кости тебе бросают пожирнее, хорошо служишь.
Охранники обступили его, на лестничной клетке стало тесно.
«А ты хам, оказывается, Полонский», — не без улыбки в глубине души подумал Гуров. А вслух сказал, спокойно и негромко, но так, что парни из охраны, уже оставившие на бумажном пакете пару отпечатков своих ботинок, обернулись:
— А ну-ка, подними.
Теперь на него смотрели все, даже Сизый со второго этажа. Все, кроме Аджея. Художник мельком взглянул на одного из своих и стал подниматься по лестнице, навстречу новому допросу. Крепкий парень в черном костюме наклонился, подобрал пакет с фотографиями и потрусил следом.
Гуров смотрел им вслед. В чувство его привел ненавязчивый комплимент подошедшего Сизого:
— Приятно было слушать, Лев. Коротко и по делу, ты прямо Макаренко. А теперь давай спустимся и еду мою у курьера получим?
Отбившись от журналистов и вознаградив Виктора за труды провиантом, Гуров присел на скамье под деревьями, чтобы перевести дух и решить, что делать дальше. Место оказалось свободным лишь потому, что недавний приезд знаменитости поставил всех на уши. Возле управления творилась настоящая суматоха, журналисты готовы были брать интервью у мыши, если бы им показалось, что она может сказать о происходящем пару слов.
Однако даже им не показался ни привлекательным, ни полезным Милованов Анатолий.
— Здравствуй, Лев.
Гуров устало поднял голову на подошедшего. Говорить не хотелось, тем более с Толей. Его заискивающая улыбка и взгляд, полный вечного ожидания, готовности быть благодарным даже за крупицу внимания к своей блеклой персоне, могли отбить желание общаться у кого угодно. Гуров подавил чувство обреченности и приветливо улыбнулся.
— Здравствуй, Толик. Ты что делаешь здесь?
— А я услышал, как Аджей приехал. Рабочий день уже закончился, хочу подождать, когда его допрашивать закончат, пообщаться. У нас ведь есть чего вспомнить общего, даже много. Как в детском доме вместе росли, как играли…
От близости к кумиру Толик светился таким непробиваемым счастьем, что разочаровать его повернулся бы язык лишь у человека абсолютно бессердечного.
«Да охрана тебя на пушечный выстрел к нему не подпустит, — думал Гуров, глядя на то, как последние лучи заката окрашивают алым глуповато-восторженное лицо. — Какими разными они вышли из стен одного и того же приюта. И дело не во внешности. Аджей заставил тысячи людей прислушиваться к себе, желать встречи, да что там, Верочка бы салфетку купила, если бы к ней прилагалось доказательство, что онейский ангел вытирал ею губы. Толик остался жить в той же квартире, что дало сироте государство. Нет у него ни возлюбленной, ни рыбок в аквариуме».
Толик продолжал говорить. Гуров с досадой посмотрел ему за спину. Нет, не виднелось никого, кто мог бы спасти полковника Гурова от этого бедствия. Фанаты не интересовали журналистов, этого добра в городе было хоть отбавляй. У каждого имелась трогательная история о том, как Аджей раз и навсегда изменил их жизнь. И ни один из них понятия не имел, что собой представляет Полонский на самом деле. Гуров снова посмотрел на Толика и окончательно смирился с тем, что, если ты не можешь победить бардак, ты должен его возглавить.
— Толь, как часто собирается клуб? Мог бы ты проводить меня туда? Интересно очень, что там за люди, как у вас все устроено.
— Тебе это для книги нужно, да, Лев? — Толик просиял от возможности продемонстрировать полезность, но радость его тут же померкла. — А как же Аджей? Он дела закончит и расстроится, что я не дождался.
— У него дел сейчас столько, что он, как ночь