Книга Money БЖИГ - Верджилия Вайт

то ли от моего признания, то ли от неудачных попыток сына, словно не мужчиной он был, а зеленым сорванцом.

Вот теперь Стас становился другим, собой, хрустел его образ, возвращал к истокам. Пожалуй, только любовный вопрос стоял для него остро, невыносимо нужно и при этом неопытно. Посмотрел на меня, залился румянцем, аккуратно положил ложку на стол. Салфеткой он промокнул пот со лба и удалился в другую комнату.

— Как заволновался, надо же, — Мария Алексеевна положила себе ещё кусок торта.

Вернулся с футболкой в руках, потирая затылок.

— Это всё? — Сдерживала смех, да, с таким капитаном лучше в разведку не ходить, оправдался одной вещью, тупой бы догадался — предлог. Кивнул. — Тогда поехали? Спасибо вам за гостеприимство.

— Не стоит, — послышалось за спиной.

— И то верно.

Хороший, однако, вечер получился, с изюминкой. Обернулся в мою пользу, раскрывая очевидную истину — нужно брать всё в свои руки, наглостью, где-то нахальной надменностью, а иначе только уповать на случай. В этот раз свезло, последнее время часто.

Шум, голоса, выкрики — всё это служило отвлечением, от самого себя, того, кто не будет выставлен на всеобщее обозрение, тот, кто показывается только для нас, когда мы стоим перед зеркалом нагими. Ладошки выводили анатомичный образ ушей, идеальный, без изъянов. Только такое мы хотим слышать, только такого себя представляем для других.

— Слишком правильные, — Мастер крутился позади, выглядывая из-за моего плеча.

— Так надо.

Что между ними будет находиться, второстепенно, куда важнее казаться, как это не отрицай. Дом, машина, семья, работа — согласно отведенному времени, годам. Как у всех. Что за этим скрывалось, никто не понимал, но следовал социальным догматам. И вся суета, потраченные силы, нервы, для одного — другие не должны догадаться, не должны понять сути того, что уже и для себя становилось потерянным. Оттого не было рисунка кожи, не было отличительных элементов, ничего лишнего, всё по канону.

Глава 36

Череда событий тянулась изо дня в день, подгоняя меня к скалистым уступам, обрыв был виден издалека, как конец одного и начало другого. По пути мне начинало казаться что всё, конечная точка, выдохлась, почувствовав холодные щупальца равнодушия, обвивавшие мой разум, но происходило обратное.

Сжала в руке топор.

После пробуждения мой взгляд натолкнулся на покосившуюся ручку шкафа, и больше заснуть я не смогла. Дернула её на себя, сорвав. Попыталась прикрутить её обратно — не вышло, верхнее гнездо раскрошилось, нижнее не было закреплено. Нашла среди оставшихся инструментов шуруп подлиней, подцепила на него ручку, приделала и ударила обухом. Шкаф заскрипел, Борзини метнулся к двери. Ещё раз. Шуруп зашёл на половину, оставляя ручку висеть.

— Давай же!

Прошёл насквозь, остриё показалось с обратной стороны. Меня это не остановило, шляпка продолжала уродливо торчать боковиной вверх. Удар, следом другой. Дверца наклонилась вперёд, озадаченно подняла голову, шкаф начал падать. Пригнулась, следуя за траекторией, упала плашмя на пол, уже потом, подув о том, что следовало бы отскочить в сторону. Не придавил, упал на подножие кровати.

— Мать, — завопил Борзини, обеспокоенно полез ко мне, обнюхивая лицо.

— Жива, — перед глазами серая дверца и мокрый чёрный нос.

Топор отлетел под кровать, к стене, достать его теперь было затруднительно.

— Бистро, — раздалось у самого уха.

— Кормила же, полная миска, Борзик.

Боли не чувствовала, стало быть не зацепило. Вытащила руку, схватилась на угол шкафа и подтянулась. Кот вылез следом и побежал в коридор, поднимая к верху хвост и оглядываясь на меня. Не сразу услышала глухое постукивание.

— Бистро, — потянул носом воздух и констатировал, — голубь.

Любительница хлеба вернулась. Вспышкой засияло в памяти её надменное лицо и сетование на мой быт. Поднялась на ноги, схватилась за шкаф, в надежде его поднять, не получилось. Он оказался довольно тяжелым, начал отъезжать назад, готовый обрушиться полностью на пол, погребая под собой вещи. Стук становился громче, нетерпимее. Ничего другого она от меня всё равно не ждёт.

— Койка место постелешь сама, салфетки готовить?

Юля сидела на большом красном чемодане, розовая помада размазана по лицу, на раздутых щеках высохшие дорожки слёз, в руках прозрачный пакет с пирогами. Весь её вид выражал уныние и тоску, как если бы она возродила из мёртвых человека, но осознала, процесс разложения не остановить.

— По дороге проревелась, помоги.

Потрепанный пузатый чемодан упал на бок, мы взяли за ручки и потащили его в коридор. Борзини принялся обнюхивать, петлять между ногами.

— Скажи, когда уже Вадим будет съезжать с твоей квартиры, а не наоборот?

— Мне его выкинуть на улицу? — Шмыгнула носом, села на корточки и принялась капаться в вещах, выуживая ещё один пакет.

— Да.

Колкий взгляд мигом потух, она нахмурилась, принимая здравое зерно в моих словах. Пальцы её коснулись лба, сминая под собой кожу. Пакеты в руках зашелестели, она поднялась и направилась по квартире, как у себя дома.

— У меня перезагрузка. — Засунув в рот булку, Юля указала пальцем на шкаф, ухмыльнулась.

— Даже не начинай.

В ванной Юля резко вытряхнула пакет с лепестками роз и включила воду. Пальцами она перебирала бутылочки с гелями, кремами, пока не нашла пену, после чего добавила её в воду. Зеркало с синей каймой впитывало в себе очередные очертания знакомого лица, в этот раз без истерики.

— Козел, — Прошипела сквозь зубы.

— Козел, козел, — подхватил Борзини с ударением на первый слог.

Вот сейчас Юля и заметила маленького пушистого льстеца, взяла его на руки и принялась целовать в усатую морду.

— Ты мой хороший, — кот не противился, расположился в руках лапами к верху.

Телефон раздался мелодией, заставляя меня посмотреть на экран. Время двигалось к обеду, приёмные часы в лечебнице медленно подходили к концу, оставалось несколько часов. Двинулась за Юлей хвостиком, раздумывая, стоит ли ехать сегодня или подождать. «Передачки» были запрещены, а с пустыми руками ехать не хотелось, словно я искала предлога там появиться, и он точно не должен выражаться в беспокойстве. Нужно было быть с ним жестче, не приезжать, оставить одного, показать, что теперь он сам властен над своими выходками и грести к берегу будет один.

Морщинистое серое лицо с потухшими зрачками, огня уже не было, а свет погас, таким я его запомнила в последний визит. Цеплялась, не могла оставить, боялась, что и он меня позабудет, полностью отрезая от семьи. Как бы не душила, не топила в себе эту любовь, она взрастала воспоминаниями, красочными, будто говоря «всё ещё можно исправить».

— Мои бока его не устраивают, представляешь? Пашу на работе, потом спортзал, дом и знаешь что? —