Книга Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

во второй своей книге, больше уже претендующей на историческое повествование, патетично описывает иностранному читателю трагическое положение вечером 1 марта прибывшего в Псков Царя. Единственную новость, которую могли ему сообщить явившиеся генералы – Рузский и нач. шт. Данилов, – заключалась в том, что части, посланные с фронта на поддержку «диктатора» Иванова, одна за другой присоединились к революции. У Императора, таким образом, не оставалось выхода, – заключает Керенский. Единственный факт, зарегистрированный летописью событий, произошел в Луге через несколько часов после прибытия Николая II в Псков и имел лишь подобие того, о чем в ночном разговоре с Рузским передавал в неверном освещении весьма неточно информированный Родзянко. На этом эпизоде надо остановиться, ибо он послужил канвой при создании легенды, крепко укоренившейся в сознании современников.

О том, как произошло назначение Иванова, будет сказано в главе, посвященной позиции и намерениям монарха. Для ясности проследим судьбу ивановской миссии с момента, как «диктатор» выехал в 11 час. утра 28-го из Могилева во главе эшелона Георгиевского батальона по направлению к Царскому Селу по прямой линии через Витебск и ст. Дно103. Иванов предполагал, прибыв в Царское, остановиться «на вокзале для выяснения обстановки» и выжидать назначенные в его распоряжение войска с фронта, причем войска, посылаемые с Западного фронта, должны были сосредоточиться в Царском, а частям с Северного фронта местом высадки была назначена ст. Александровская вблизи Ц. Села. Всего Иванов рассчитывал иметь 13 батальонов, 16 эскадронов и 4 батареи – для расквартирования такого количества он просил царскосельского коменданта приготовить помещение; дополнительно предполагалась отправка некоторых гвардейских частей и с Юго-Западного фронта. Войска были взяты с разных фронтов, с целью не ослаблять боевой силы действующих армий. Предполагалось, что первые эшелоны, из расчета 18 часов в пути, могут прибыть в Петербург «не ранее рассвета 1 марта».

В 9 час. вечера 1 марта Иванов с небольшим опозданием, без каких-либо осложнений, прибыл в Царское Село, имея в своем распоряжении, по исчислению придворного историографа ген. Дубенского, около 800 человек. Сообщение о том, что в Вырицах (в нескольких перегонах от Царского – 30 с небольшим верст) поезд был задержан железнодорожным начальством и Иванов требовал пропуска, угрожая применить силу, надо отнести к числу позднейших наслоений в воспоминаниях инж. Ломоносова104. Также «спокойно», по выражению тогдашней телеграммы ген. Лукомского, проходили и эшелоны с фронта. К моменту, когда Иванов прибыл в Царское, а Николай II в Псков, по официальным данным, положение эшелонов было таково. Головной эшелон – 67-й Тарутинский полк дошел до места назначения – ст. Александровская; второй эшелон – 68-й Бородинский полк – достиг Луги; остальные находились в пути между Лугой и Псковом, Псковом и Двинском. Первые войска, двигавшиеся с Западного фронта, прошли Полоцк. Задержка с продвижением вызвана была не «саботажем», а подготовкой ожидавшегося продвижения императорского поезда.

С Бородинским полком и произошел тот самый лужский эпизод, о котором упоминалось. Первого в Луге произошло восстание гарнизона, с бытовой стороны довольно ярко описанное кап. Вороновичем. Для февральских дней здесь можно почерпнуть много характерных черт, но остановимся только на интересующем нас сейчас эпизоде, как его излагает главное действующее лицо. Около 2 час. ночи в Луге получено было телеграфное сообщение о приближении эшелона с бородинцами. В согласии с установившейся для воспоминаний «левого» сектора традицией, Воронович пишет: «Хотя прибывающий по частям эшелон ген. Иванова и не мог оказать никакого влияния на события, тем не менее Петроград распорядился, во избежание могущего произойти бесцельного кровопролития, обязательно задержать и обезоружить бородинцев». (Из рассказа самого Вороновича довольно очевидно, что никаких «распоряжений» из Петербурга не могло быть получено.) «Военный комитет, – продолжает Воронович, – не знал, что ему предпринять: в эшелоне было до 2000 человек и 8 пулеметов, в лужском же гарнизоне было не более 1500 вооруженных солдат, причем по тревоге можно было собрать самое большее 300—400. В запасном арт. дивизионе все пушки были учебные, и ни одна из них для стрельбы не годилась, а во 2-й особой арт. бригаде пушек совсем не было. Поставленное на платформе учебное орудие являлось бутафорским, к пулеметам не было лент». Поэтому для разоружения «бородинцев» решено было прибегнуть к следующей «уловке». «Как только эшелон подойдет к вокзалу, три офицера (пор. Гуковский, Коночадов (прап.) и я) выедут ему навстречу и начальническим тоном прикажут солдатам не выходить из вагонов, так как поезд сейчас же отправится дальше. Затем члены военного комитета войдут в офицерский вагон, приставят к нему часовых и предложат командиру полка от имени Комитета Г. Д. немедленно сдать оружие, пригрозив в случае отказа открыть по эшелону артиллерийский огонь». В качестве артиллерии должно было фигурировать бутафорское орудие. Командиру полка было решено указать, что весь 20-тысячный гарнизон Луги примкнул к Петербургу, и всякое сопротивление является бесцельным… «Все произошло так, как мы предполагали. Бородинцы мирно спали в теплушках, и никто из солдат не попытался вылезть из поезда…» Командир, полк. Седачев, подчинился «силе». Солдаты отнеслись очень спокойно к требованию выдать винтовки и сами стали сносить их на платформу. Одновременно вагон с пулеметами и ручными гранатами был отцеплен и отвезен на запасный путь… Между тем стало рассветать. Бородинцы с недоумением посматривали на совершенно пустую платформу… Офицеры стали нервничать… Нужно было как можно скорее отправить бородинцев в Псков… С трудом удалось уговорить командира оставить в Луге нескольких офицеров и солдат для сопровождения возвращаемого оружия, а остальных немедленно направить в Псков. После отхода эшелона в Петербург была послана «краткая телеграмма с извещением о том, что бородинцы нами разоружены». Краткая телеграмма, очевидно, и превратила разоружение в «бунт» в мемуарной литературе, поддержанной и Шульгиным. Рассказ Вороновича вполне подтверждается сохранившейся лентой разговора 2-го представителя Ставки со штабом Северного фронта о том, как «68-й полк частично присоединился к лужскому гарнизону». Представитель Ставки, полк. Бармин, выслушав информацию, вполне резонно заметил: «Значит, никто не переходил на их сторону». Конечно, остается в высшей степени показательной для момента обстановка, в которой произошло разоружение Бородинского полка, – это как бы жизненная иллюстрация к словам в дневнике ген. Болдырева 28-го по поводу экспедиции ген. Иванова: «Так не хотелось бы вовлекать во все это армию. За что еще хотят бороться – за призрак. Ведь кругом тайное и явное сочувствие». Эту действительность революционное чувствование и тогда уже стремилось расцветить. До каких пределов может доходить подобная тенденция, показывает текст Шляпникова. Вот характерные из него строки (сравним с бесхитростным рассказом Вороновича):