Книга Ничего, кроме личного - Лана Барсукова

заплатила горькую цену. Спасая отношения с мужем, она расплатилась дружбой с братом. Хотелось поскорее покончить с этим разговором.

– Вот что, Виктор, – сказал Ольга Петровна, – я благодарю тебя за помощь, но далее эта тема меня не интересует. Считай, что ты прекрасно справился со своей работой, которая завершена.

– В каком смысле? – оторопел Виктор.

– Можешь возвращаться в Москву, я не буду чинить тебе препятствий. А можешь оставаться. Это твой выбор, решай сам. И не звони мне больше. Мы завершили сотрудничество.

Виктор решил, что ослышался.

– Ольга Петровна, вы не поняли! Петухов отпиливает от элеватора двадцать пять процентов! – закричал он. – Это огромная доля актива!

– Это ты не понял. Я же ясно сказала: меня эта информация не интересует. Повторяю: не звони мне больше.

– Вы даже не хотите узнать, кому достанутся эти двадцать пять процентов? – ошалел Виктор.

Он готов был сказать «жене Петухова», но его перебили:

– Я прекрасно знаю, кому они достанутся. Более того, я знаю это со вчерашнего дня, – горделиво сказала госпожа Ольга, – а ты звонишь мне только сегодня. Так что ты опоздал. Твоя информация для меня не новая. Нельзя торговать просроченным товаром.

Посчитав эту реплику достаточно эффектной для окончания разговора, Ольга Петровна нажала «отбой». Она была довольна собой. А вот Скунс ее расстроил. Истеричность Ольга не терпела и не прощала, а потому без всякого сожаления уничтожила его номер, посчитав его отработанным материалом.

Слушая гудки, Виктор ерошил волосы, силясь понять произошедшее. Госпожа Ольга сошла с ума? Может гондольер в Венеции ударил ее веслом по голове? Или она перепила виноградной водки? Других правдоподобных объяснений ее неадекватной реакции не приходило в голову.

Виктор тер виски, но легче не становилось. Госпожа Ольга послала его сюда, чтобы он присматривал за целостностью собственности, а сейчас, когда он сообщил ей об отторжении четвертой части, она даже глазом не моргнула. Сказала, что знает об этом со вчерашнего дня. Что за бред? Откуда знает? Почему со вчерашнего дня? Вроде бы ей еще рано впадать в старческий маразм. Понять это невозможно. И Виктор перестал искать логику там, где ее нет.

Он провел ревизию последствий для себя лично. Оказалось, что баланс потерь и приобретений явно в его пользу. Увы, он не прошел в дамки на этой шахматной доске, но уцелел. Госпожа Ольга списала его в утиль, зато он чист перед Антоном. У него нет покровительницы, но есть работа за неплохие деньги. И еще есть Влада.

Упоминание о Владе немного испортило настроение. Предстояло оправдательное объяснение в том духе, что факир был пьян и фокус не удался. Но как-нибудь утрясется. Рано или поздно Влада смирится с тем, что они обычные люди и судьба не обязана объявлять их своими баловнями.

Впервые за последние недели Виктор облегченно вздохнул и почувствовал, как легко дышится, когда перед тобой не стоит тяжелый выбор.

Это надо было отметить. Он позвонил Антону, чтобы пригласить на пиво. Но у того было занято. Короткие гудки стояли на страже трезвого образа жизни. Если бы можно было подслушать разговор, то многие вопросы Виктора получили бы ответы. Однако гудки охраняли не только трезвость, но и секреты.

– Антон, ты все понял? – проверял Тихон Ерофеевич. – Повтори.

– Что тут непонятного? Отписать четверть активов на Ольгу Петровну.

– Да, я пришлю документы… Справишься?

– Обычная операция, капиталы делятся, если на то есть резон.

Тихону Ерофеевичу не понравилось это «если». Он не собирался ничего объяснять. Ни Антону, ни даже себе. Злость кипела в нем, заглушая разум. Обида на сестру требовала немедленных действий. Он отдаст ей обещанное и больше никогда не возобновит с ней отношений. Пусть подавится! Пусть убедится, что он держит слово! Пусть знает, кого потеряла! Рыбку не хочет, удочку ей подавай! Вот тебе удочка, маши на здоровье, только от голода не помри со своим рыболовом.

Из вороха обид его выдернул голос Антона.

– Тихон Ерофеевич, я все сделаю, не переживайте. Вы вправе распоряжаться вашей долей актива по собственному усмотрению.

Это «вашей долей» кольнуло Тихона. У него не доля, а весь элеватор, понимать надо и точнее подбирать слова. Какая еще доля? Антон трус и не решится посягнуть на святое. Точнее, священное. Собственность ведь священна в некоторых традициях. Ольга буквально на днях подтвердила, что Антон «сидит на попе ровно, как отличник», а сестре Тихон доверял, как себе. И опять мысли об Ольге больно царапнули его, погрузили в туман обид и не дали додумать до конца странность фразы Петухова.

– Ну все. Двадцать пять процентов Ольге Петровне. Я так решил!

Он уже хотел попрощаться, но Петухов вклинился:

– А когда остальное заберете? Я бы хотел перестать выполнять роль фиктивного собственника. Мы с вами говорили об этом в Москве, но так ни до чего и не договорились.

– Не по телефону, – оборвал его Тихон Ерофеевич. – Скоро.

И бросил трубку.

Он был зол. На себя, на Ольгу, на Петухова, на мир вокруг. Вместо благости собственность приносила пока одни неприятности. В душе звучал тревожный колокольчик, но Тихон Ерофеевич решил, что это музыкальное сопровождение его новой жизни, в которой нет сестры. И к этому нужно привыкнуть.

Петр Петрович

Проработав всю жизнь в управленческих структурах, Никанор Иванович обучился умению ждать. Этот навык он довел до совершенства. Его начальники, казавшиеся вечными, слетали со своих постов, словно тополиный пух, а он оставался.

Никанор Иванович никогда не забывал мудрость, которую почерпнул у завхоза Кузьмича. Этот случай он хранил в особом ящичке памяти и часто вспоминал добрым словом обстоятельного завхоза в синем халате.

Никанор, тогда еще молодой и впечатлительный, шел, чуть не плача, по министерскому коридору после очередного выговора сурового начальника. Хотелось уволиться или повеситься. Он шел по ковровой дорожке и прислушивался к себе, чего хочется больше.

Около одной из дверей Кузьмич распекал рабочего:

– Ты чем думал? Каким местом, я тебя спрашиваю?

Рабочий молчал, сосредоточенно разглядывая молоток.

– Это надо же! – напирал Кузьмич. – Гвоздями табличку прибить! Ты себе на могилу гвоздями прибивай!

– Так я крепче и быстрее хотел, – оправдывался рабочий.

– Быстрее? – чуть не подпрыгнул Кузьмич. – А когда новую табличку нужно будет крепить, что ты будешь делать? Гвоздодером отдирать? Дверь корежить?

– А че ее отдирать? Держится и ладно, – пытался оправдаться рабочий.

– Дубина! Так таблички менять надо! Это же кадровая политика! Понимаешь? И на сколько у тебя двери хватит? Через пару лет мне дверь менять прикажешь?

От упоминания кадровой политики рабочий уважительно посмотрел на завхоза.

– Только на саморезы крепи! – распорядился Кузьмич. – Чтобы вкрутил-выкрутил, и так хоть сто раз.

Молодой Никанор передумал увольняться или вешаться. Он понял, что начальники приходят и уходят, а система остается. И если относиться к работе философически, то вполне можно пережить не одного начальника, который, в сущности, такой же винтик, только покрупнее размером.

С этих пор Никанор Иванович