Книга Если суждено погибнуть - Валерий Дмитриевич Поволяев

без снарядов. – Длинноносый старался говорить спокойно, с достоинством, но мелкая дрожь, то возникавшая в его голосе, то исчезавшая, выдавала его: боится длинноносый за свою жизнь.

Павлов удивленно приподнял бровь:

– Что, у вас тут еще и анархисты водятся?

– Да, Матросы с Балтики. Целый отряд.

– Балтийцы – значит разложенцы, – с усмешкой проговорил Павлов, – агитаторы, которым надо отрезать все, что растет ниже пояса, и скормить собакам. Вооружены матросы здорово?

– На поясах висят бомбы. По две штуки у каждого.

– Бомбы – это отличительный знак каждого монархиста, – удовлетворенно произнес Павлов. – Нам эти бомбы здорово пригодятся. – Поручик приподнялся над кустом, огляделся. – А где, говоришь, командиры ночуют?

– Тот, который «анархия – мать порядка» – у купца первой гильдии Елистратова. Самый богатый дом в городе. Наш командир товарищ Юхновский – у священника.

– Красный командир – и у попа? – неверяще произнес Павлов.

– Да, – подтвердил длинноносый. – Товарищ Юхновский – из бывших семинаристов, так что это дело ему очень даже знакомо.

– Чудеса, – Павлов покрутил головой, засмеялся, в следующий миг сделался строгим, – выходит, у большевиков так же, как и у нас, всякой твари по паре имеется. – Он поманил к себе Дремова: – Давай-ка ижевец, с докладом к полковнику. На словах ему расскажешь, что видел, что слышал, а я ему еще маленькую записочку нарисую.

– А вы… без меня?..

– Мы здесь, в засаде останемся, будем ждать начала атаки. Как только атака начнется, поднимемся, ударим изнутри.

– Жаль, пулемета нету, – оценивающе сощурив глаза, произнес Дремов; он по обстоятельной своей, рабочей натуре прикидывал, что же может быть дальше, и прикидкой остался доволен. – С пулеметом тут можно много чего накрошить.

– Кто же ходит в разведку с пулеметом, Дремов? – поручик расправил на коленке листок бумаги, подложил под него обломок доски, валявшийся под ногами, торопливо набросал несколько слов, сложил записку вчетверо. – Это передай Синюкову.

– М-да, пулемет бы, – озабоченно крякнул Дремов, он продолжал гнуть свое, упрямый был человек, – совсем другой сложился бы разговор.

– Насчет пулемета еще не все потеряно, – весело сказал Павлов; тон его был такой, что Дремов понял: пулемет поручик обязательно достанет – человек он удачливый и лихой, любит испытывать судьбу и побеждать.

– Может, я останусь? – просительно произнес, глядя на поручика, Дремов, который очень пожалел, что ему надо отправляться с разведдонесением к полковнику.

– Приказы в армии даются для того, чтобы их выполнять. – Павлов повысил голос и сделал рукой красноречивое движение – так обычно подвыпивший посетитель отбивается от ресторанного служки, по ошибке навязывающего ему чужое пальто. – Быстрее к полковнику и – пулей назад! – поручик увидел, как изменилось и сделалось темным лицо Дремова, примиряюще тронул его за плечо: – Так надо.

Дремов кивнул и зашагал через мост на ту сторону берега, гулко опечатывая сапогами деревянный настил – этакий стойкий солдатик; шел он, ни на кого не обращая внимания. Глядя на Дремова со стороны, невозможно было угадать, откуда он, кто он – взбунтовавшийся чехословак, сознательный рядовой Белой гвардии, решивший постоять за старую Россию, партизан, переметнувшийся сюда с Украины – появились в Поволжье и такие отряды, – или деловитый мужик-красноармеец из хозяйственного взвода, отправившийся в местную кожевенную дубильню за материалом для подметок…

Время четкого деления на своих и чужих, по погонам и прочим знакам отличия еще не наступило. Павлов, проводив ижевца взглядом, выругал самого себя: пожалуй, он резок был в обращении с Дремовым. Это дело надо будет обязательно поправить…

Оглянется Дремов или нет? Оглянется или нет?

Дремов не оглянулся.

Вверху, на взгорбке, послышался веселый голос, и по крутой тропке, в нескольких местах специально перечеркнутой ступенями, к самой воде скатился простоватый паренек в штанах, подвернутых до колен, – очередной раколов.

Увидев поручика и хмурых людей с винтовками, парень открыл рот в нехорошем изумлении, изо рта у него выпрыгнул округлый и одновременно какой-то подавленный звук – то ли стон, то ли возглас:

– Оп!

– Вот именно – оп! – сказал ему Павлов. – Откуда идешь?

– Из штаба, – простодушно ответил паренек.

– И чем же занят сейчас штаб?

– Спит.

– Милое дело, – похвалил Павлов. – Покажи, где он находится? – увидев, что лицо у парня сделалось налимьим, губы вытянулись, стали плоскими, плотно прилипли друг к другу, словно их намазали клеем, а потом что было силы придавили, предупредил: – Молчать не рекомендую. Где находится штаб, я узнаю и без тебя, а вот ты себе только хуже сделаешь. Разумеешь?

– Разумею, – сказал паренек, двигая из стороны в сторону плоскими губами. – Штаб находится на втором этаже лавки «Москательные товары».

– Народу там много?

– Человек пятнадцать. Все спят.

– А где штаб анархистов?

– Анархисты тоже спят. Вчера перепили первача – реквизировали у одной городской ведьмы, – нажрались так, что даже уши у них были мокрыми.

– Мокрые уши – это образно. Ты, брат, – поэт!

– Поэт, ага. – Парень раздвинул в улыбке плоские губы. – В гимназии писал стихи. Их хвалил даже сам инспектор. – Он потупился, на лбу у него заблистали мелкие искристые бисеринки. Поручик заметил, что в глубоких темных глазах паренька шевельнулось и застыло что-то мелкое, тугое, будто резина, еще более темное. – Что вы со мной сделаете?

– С тобой? Отпустим. Их тоже отпустим. – Павлов перевел взгляд на кучку пленных, сгрудившихся под дальним кустом. – Как только займем городок – сразу отпустим. А Юхновский… он все еще у попа? Там ночует?

– Юхновского на месте нету. Ночью вызвали в штаб армии.

– Кто остался вместо него?

– Чеченец один, лютый, как зверь.

– Как фамилия?

– Казыдоев.

– Странная какая фамилия. Ни чеченская, ни русская, ни татарская, ни персидская – никакая, словом. Где он сейчас находится, чеченец этот?

– В штабе.

На мосту тем временем появились каппелевцы, торопливо пробежали по настилу и устремились в гору, поручик невольно подивился – чуть не до середины города дошли без единого винтовочного хлопка. Одно дело разведка, которая должна не по земле ходить, а перемещаться по воздуху, бесшумно, и совершенно другое – толстоногие потные стрелки со своими сидорами, тяжелыми подсумками и грузными, гулко шлепающими сапогами.

– Молодцы! – похвалил их поручик, обратился к своим: – Ну что, тряхнем «Москательные товары»?

Через минуту он уже проворно, по-обезьяньи ловко несся по узкой тропке вверх, на вершине взгорбка увидел красноармейца, мочившегося под плетень – тот даже не разлепил глаз, чтобы рассмотреть Павлова, – сонный был, и поручик, словно на что-то обидевшись, рубанул его ладонью по шее – этому приему он научился на фронте у одного бойца-баргута; красноармеец охнул и повалился в мокрую крапиву, которую только что обильно полил.

Поручик перескочил через него, перемахнул через крохотную, детских размеров, калитку, перекрывавшую дорогу, и понесся дальше. Просипел, выдавливая из себя на бегу фразу, которая почему-то застряла на языке и никак не могла выскочить:

– Насчет пулемета еще не все потеряно…

Где-где, а вот в штабе пулемет точно имеется – «максим» или «люис», в штабе пулемет и надо было взять.

Он оглянулся – бегут ли за ним его люди? Разведчики не отставали. Павлов махнул рукой призывно, вновь перескочил через плетень, вспугнул красноглазую грязную курицу, вздумавшую купаться в пыли, – та встопорщенным горластым клубком отлетела